"Я не комбатант, я священник, который служит в армии без оружия",- рассказывает ведущему Delfi Дмитрию Семенову о своей службе, о том, как изменилась с 2014 года Украинская армия, как часто шутят на фронте, Сергей Дмитриев, священник в прошлом Московского патриархата, который первым во время войны перешел в непризнанный тогда Киевский патриархат.
- Объясните, пожалуйста, для всех наших зрителей, чем занимается в Украине капеллан.
- Капеллан в Украине - это священник, который служит, например, в воинской части, университете, медицинском учреждении, пенитенциарном заведении.
До российско-украинской войны у нас было небольшое количество капелланов в армии, до семи человек. Так как Украина стремится к стандартам НАТО, в армии должны быть священнослужители, представляющие разные конфессии. Поскольку в армии Украины в основном православные, то и православных священников там больше.
Сейчас в разных подразделениях вооруженных сил Украины находится более 500 капелланов.
Есть капелланы протестантских церквей, имамы, раввины - в зависимости от количества военнослужащих разных конфессий. Капеллан - это священник в армии.
- Что побудило вас стать капелланом, когда вы приняли это решение?
- В 2014-м году в феврале началась агрессия Российской Федерации в отношении Украины, аннексия Крыма. На тот момент я служил священником в Херсонской области, и прямо на границе этой области началось вооруженное вторжение, а наши воинские части, подразделения стали у границы с Крымом, чтобы остановить продвижение в глубь Украины российских частей и наёмников.
Я добровольно сразу присоединился к одной из бригад – это 30-я отдельная бригада Новоград-Волынская, где и служу до сих пор как штатный капеллан.
- Главный вопрос в международных новостях последнее время - будет ли война. Каковы последние сводки с фронта, как вы видите ситуацию как капеллан, который непосредственно общается с людьми на линии фронта?
- Я всегда отвечаю на этот вопрос так: война у нас началась в 2014 году, и она не прекращалась. К сожалению, когда я приезжаю в европейские страны, меня часто спрашивают: у вас там война ещё идёт?
И сейчас, когда у меня спрашивают, будет ли война, я отвечаю, что война была, есть, и она продолжается.
Будет ли эскалация конфликта, более масштабное наступление, - я считаю, что нет. По всем законам здравого смысла оно не должно начаться, хотя мы понимаем что Российскую Федерацию как раз не останавливает здравый смысл. И поэтому мы всегда готовы, хочешь мира - готовься к войне.
На Донбассе эскалации сейчас нет. В отдельных районах, скажем в Луганской области участились бои, в районе несения службы нашей бригады есть перестрелки, которые были всегда, они не участились и не сократились. С нашей стороны там потерь нет, со стороны врага потери есть.
Возможно, я могу себе это представить, что всё, что может быть, - это эскалация на Донбассе.
Я не являюсь военным экспертом, но поскольку уже восьмой год в армии, хочу сказать что Российская Федерация не готова к этому наступлению. Но это не значит, что не надо ничего делать и не реагировать.
Представьте, что сейчас сюда позвонят и скажут, что студия заминирована, ну просто кто-то пошутил по телефону. Какие инструкции будут исполнять ваши журналисты и вы? Конечно, вы эвакуируетесь, даже если вы знаете, что это был звонок человека, который просто пошутил.
Вот этот звонок в Украину со стороны Российской Федерации постоянно поступает. У нас реально минируют школы, у нас минируют торговые центры, сейчас у границы сосредоточено большое количество военнослужащих. И этот шантажирующий звонок в Украину звучит каждую минуту, каждый день. И, конечно, и мы, и международное сообщество должны реагировать на происходящее. Потому что ненормально собирать такое количество военнослужащих, техники, угрожать, делать различные политические заявления по отношению к нашей стране.
- Вы говорите, что вряд ли будет какая-то эскалация, но у нас, судя по последним событиям, тут второй фронт открывается - российские войска сейчас концентрируется в Беларуси, на территории у украинских границ. Приходилось ли вам там бывать?
- У нас в той части достаточно наших военнослужащих. Военные к этому готовы, у нас нет паники какой-то, мы не вывозим своих детей в другую страну и живём обычной жизнью. То есть паники нет.
Прогнозы тяжело давать, и, повторю, что я не являюсь военным экспертом. Я выступаю за то, чтобы не сеять панику, готовиться, продолжать жить в Украине, потому что любая паника плохо влияет на экономическую ситуацию, на всё. Сейчас бензин подорожал, где-то самолёт перестал летать - и люди начинают паниковать сразу.
- Хотелось бы обсудить сейчас вашу личную историю. Как изменилась ваша жизнь после того, как Православная церковь Украины получила от Константинопольского патриархата Томос о предоставлении ей автокефалии?
- Сегодня в Украине ситуация следующая. Существует Украинская православная церковь Московского патриархата, мы ее называем Русская церковь в Украине. И существует Православная церковь Украины. До войны Русская церковь пользовалась всеми благами и привилегиями со стороны чиновников, украинских священников называли раскольниками, их не признавал как бы такой православный мир, и всё равно Украинская церковь существовала. Она развивалась, и службы проходили на украинском языке, и это такой же обряд. Но, скажем так, это церковь отверженных (я так называю) в своей стране.
Но на момент начала войны, оккупации Крыма, время Майдана всё стало свои места - кто за кого. Например, священники Московского патриархата призывали к тому, чтобы наши военные сложили оружие, говорили, что Украины нет, помогали сепаратистам, коллаборационистам. Еще пример - священник в Севастополе топором перерубил кабеля штабу ВМС Украины. Война показала кто есть кто.
Если я проповедую и живу в Украине, я служу в том числе народу Украины. Для меня находиться в Московском патриархате было равнозначно участию в убийстве украинских граждан, и понятно, что это не моя церковь. В 2014-м году вместе со своими прихожанами (это около 2000 человек) и вместе со своим храмом в городе Херсоне - мы перешли в Украинскую церковь. Немного тогда священников перешло.
В 2019 году мы получили Томос - признание других православных церквей, и мы сейчас строим новую открытую к людям церковь, не ожидая, разрешат нам из Москвы делать что-то хорошее или не разрешат. Абсолютно самостоятельно. Это такая, знаете ли, я бы сказал религиозная независимость.
- Позиция Московского патриархата за эти восемь лет - с 2014 года - как-то эволюционировала? Наверняка среди военнослужащих армии Украины есть люди, которые являются прихожанами храмов, оставшихся в ведении Московского патриархата?
- Это очень маленький процент, и священников Московского патриархата в армии нет совсем.
Кроме того, полмиллиона мужчин, которые побывали в армии, перестали ходить в церковь, связанную с Московским патриархатом, они никогда туда не придут. Московский патриархат за восемь лет, по социологическим опросам, из шестнадцатимиллионного стал трехмиллионным.
- Говорят, что не бывает атеистов лишь в окопах под огнём. Как капеллан с вашим опытом вы согласны с таким утверждением?
- Не соглашусь. Чувства обостряются, есть и атеисты на войне. Украинцы в общем религиозная нация, это в культуре украинцев. Но я так шучу – например, если Польша поставляет католических священников всему миру, то Украина поставляет православных священников на постсоветское пространство даже.
Атеисты есть. Есть те, кто разочаровался в боге после утраты. Есть те, кто становится более верующим. Есть те, кто ходят на службу, пока в армии, но, когда возвращаются домой, они не ходят никуда, потому что они готовы ходить к капеллану, но не в церковь. По-разному бывает. Да, на войне люди больше ценят отношения, ценят каждую минуту, дружбу ценят, любовь ценят, чувства обостряются.
- Война - это всегда как минимум душевная травма для тех, кто непосредственно в ней участвует, а как максимум - это потери. Кто-то теряет друзей, сослуживцев, кто-то возвращается инвалидом, а кто-то не возвращается вообще. Эти раны время лечит или, может быть, лечит религия, или это неизлечимые раны?
- Ты просто с этим живёшь. Это ещё один опыт, травма остается на всю жизнь. Если вы даже просто сильно порезали себе руку, шрам остаётся, шрам навсегда остаётся после больших операций, и ты просто с этим живёшь.
У нас есть люди с хроническими заболеваниями, которым постоянно приходится пить лекарства, этих людей можно лечить, но не вылечить. И душевные травмы остаются навсегда. То есть с потерей ты можешь смириться, но ты будешь вспоминать время от времени.
Знаете, есть триггеры войны. Когда ты возвращаешься в мирную жизнь, приезжаешь с фронта домой, идешь просто по полю, и пахнет соломой, а ты начинаешь думать – по этому полю можно идти спокойно или там мины есть. Или если пьёшь растворимый кофе, я вспоминаю с кем я его пил. Запах сигарет дешёвых. Запах костра, солярки. У каждого свои воспоминания и ассоциации с тем, что происходит вокруг.
Я, например, после войны перестал ездить в метро. Не могу ездить в метро. Мой знакомый не летает самолётами, его приглашают в Америку, но он не готов лететь, потому что он просто не может лететь на самолёте. И у каждого свои истории.
- У журналистов, врачей, бывает профессиональная деформация из-за того, что многим из них изо дня в день приходится делать то, что сильно влияет на психику. Вы, как человек наверняка насмотревшийся на ужасы войны, ощущаете профессиональную деформацию?
- Война меняет людей. Да, у нас есть свой юмор, что-то еще, что не поймут другие люди. По-разному бывает. Для этого есть психологи, психотерапевты, священники, есть друзья, которые помогают. Но часто, знаете, меня спасает вера в Бога и юмор, друзья, семья.
- Часто ли шутят на фронте?
- Ну, это постоянно. Последний раз я собирал ребят на Рождество. У нас такая традиция - после рождественской молитвы мы садимся за стол, у нас небольшая вечеря, и за столом мы рассказываем анекдоты. Это всегда новые анекдоты, их уже, наверное, больше тысячи, и да, священник рассказывает анекдоты.
- Анекдоты на какую тему - больше на военную или наоборот совсем о другом?
- Церковные, военные, разные.
- Неоднократно приходилось видеть фотографии, на которых российские православные священники окропляют святой водой военных, наставляют их на путь истинный, в том числе военнослужащих, находящихся на границе с Украиной, участвующих в боевых действиях. Готовы ли вы в какой-то критической ситуации взять в руки оружие или это абсолютно исключено?
- Я не комбатант, я священник, который служит в армии без оружия. Это принципиально. Я не знаю, как я поведу себя в критической ситуации, как и любой человек, которой нас сейчас слушает. Каждый должен задать себе вопрос, - будете ли вы защищать своих детей и близких, семью у себя дома в какой-то ситуации, если у вас будет возможность с оружием в руках. Я бы не хотел сейчас фантазировать. Жизнь показывает, что может над нами пошутить.
Наше правило, цель присутствия в армии капеллана - чтобы военнослужащие оставались людьми, чтобы у них оставалась любовь друг к другу, достоинство. Если берут пленных – чтобы над ними не издевались. И так далее.
Я, например, в своей практике категорически не освящаю оружие, я благословляю людей, чтобы они защищали других людей, чтобы они не забывали что у них есть семьи, чтобы их душевные раны заживали, чтобы в их сердцах оставался бог. Если бог есть любовь, - чтобы в их сердце оставалась любовь.
Война - это самое страшное, что может быть, ее ничем нельзя оправдать. Я сейчас не призываю к пацифизму, хотя самые завзятые пацифисты - это военнослужащие, потому что мы знаем цену жизни.
И у нас священник – это об этом.
- Когда военные действия начались в 2014 году большую роль играли различные добровольческие объединения - батальон "Восток", батальон "Донбасс", батальон "Азов" и другие. Насколько велика роль добровольческих формирований сейчас на приграничных территориях, велика ли их численность?
Большую роль сыграли Вооруженные силы Украины. Добровольцы сделали своё дело, и они вошли в состав Вооружённых сил Украины. И мы показали такую модель - если возникнет необходимость, люди готовы объединяться в добровольческие формирования, чтобы защищать нашу страну.
Если говорить о роли добровольческих формирований в начале войны, то они шли за Вооруженными силами Украины, оставались в городах или действовали совместно, но основную роль выполняли профессиональные военные.
- Можно ли коротко сказать, как изменилась Украина за эти восемь лет, и каков боевой и моральный дух офицеров и военнослужащих?
- Армия стала молодой. Это мотивированные люди, родившиеся уже в независимой Украине, которые говорят на украинском языке, знают английский язык, пользуются разными гаджетами, их мотивация - не зарплата, а защита своей страны.
Если нужно объяснить коротко, то я недавно спросил у наших офицеров, которые воюют с 2014 года: в армию пришли молодые ребята, как они? И мне ответили: они воюют гораздо лучше, чем мы. Средний возраст военнослужащих - 25 лет.
У нас на одной из точек пять человек живёт, у них прекрасные человеческие отношения, они все мотивированные, с боевым духом, и пошутить могут. Среди них есть девушка, военный медик, ей 23 года, родом из Черниговской области. Она вывозит ребят прямо из-под обстрела.
