Об этом и не только мы поговорили с художником-сценографом Ириной Комиссаровой – известным театральным деятелем Литовской Республики родом из России.
Ирина Комиссарова родилась и выросла в Москве, но живет в Литве уже более десяти лет. Она выпускница Вильнюсской художественной академии. На ее счету десятки работ с литовскими, российскими, белорусскими, финскими и другими европейскими режиссерами, сценаристами и художниками. Среди них Оскарас Коршуновас, Саулюс Варнас, Марюс Ивашкявичюс, Дмитрий Крымов, Джан-Мария Тозатти. Мы встретились с ней в осенней Клайпеде, куда Ирина вместе со своим мужем переехала несколько лет назад.
– Когда вы впервые попали в Литву?
– Впервые я оказалась в Литве в 2009 году. К слову, это была моя первая самостоятельная поездка за рубеж. Тогда я готовилась ехать на учебу по обмену в Германию, а летом случайно попала в Вильнюс. Это была любовь с первого взгляда. Помню свои все свои ощущения. С одной стороны, казалось, что ты находишься где-то в старой Европе, а с другой – все было очень знакомо.
За Вильнюсом последовала поездка в Каунас, хотя многие шутливо отговаривали меня туда ехать – одни пугали, другие говорили, что там нечего делать и не на что смотреть. Но и в этот город я искренне влюбилась. Прежде всего в его уникальную и кардинально иную архитектуру – в так называемый литовский баухаус. А потом была уникальная и самобытная Клайпеда, не похожая ни на Вильнюс, ни на Каунас.
– Почему вы решили осесть в Вильнюсе?
– В 2010 году я стояла на перепутье. У меня была хорошая работа – я была личным ассистентом пиар-директора одного из крупнейших московских театров. Кстати, в то время там ставил свой спектакль Эймунтас Някрошюс. Параллельно я училась, но задумывалась о том, чтобы сменить вуз – в Москве я изучала Дизайн интерьера и окружающей среды, но думала о театре. И тут у меня возникла абсолютно спонтанная идея. Я спросила себя, зачем мне ехать продолжать учебу в Германии, если я могу учиться в Литве? Так я оказалась в Вильнюсской художественной академии на факультете монументального искусства и сценографии. Причем я просто пришла в вуз и спросила, как стать студентом по обмену… Полгода я провела в Вильнюсе, для меня это был глоток свежего воздуха, так как система обучения была совсем другой. В Москве все очень академично, в моем вузе был маленький диапазон для творчества, а здесь у меня открылось второе дыхание – появилось больше свободы. В итоге я осталась в академии, где меня приняли сразу на второй курс.
– На каком языке вы учились?
– В моем случае практически все занятия проходили на русском, потому что обучение художественным специальностям по большей части состоит из индивидуальных консультаций. Правда, вскоре после начала учебы я начала посещать лекции на литовском. Поскольку я хорошо знала историю искусств, было интересно прослушать тот же курс на другом языке, где ты можешь сопоставить те или иные вещи и таким образом подучить язык. Когда ты погружаешься в среду, быстро впитываешь новый язык. Мои одногруппницы не говорили по-русски, поэтому я очень быстро начала привыкать к их беседам на литовском. Спустя год я уже могла говорить и понимать язык на каком-то элементарном уровне. Вот так шаг за шагом я и учила литовский. Возможно, многие удивятся, но я никогда вплоть до недавнего времени не изучала его с преподавателем – язык я учила самостоятельно и впитывала все как ребенок – из среды. Путем общения, во время учебы, работы…
Кроме того, мой муж из Каунаса. Он, естественно, как многие каунасцы, считает себя гордым носителем самого правильного литовского языка, поэтому нехватки в практике не было. Я в свою очередь прокачала его русский, которым он, когда мы только познакомились, практически не владел.
– А как вы познакомились?
– Благодаря нашей общей подруге – скрипачке Сауле Ринкявичюте. По образованию мой муж музыкант-исполнитель. Правда, сейчас работает парамедиком.
– Как события развивались после окончания учебы?
– Мой диплом пришелся как раз на 2014 год, и для меня это был очень болезненный период. Все это время я жила в Вильнюсе и была безумно счастлива, но в тот момент все кардинально изменилось – буквально. У людей, с которыми я очень хорошо общалась, стали появляться ко мне вопросы, на которые у меня еще не сформировались ответы. На тот момент мне было 25 лет, я была совершенно не готова «отвечать» за политические решения своей страны.
Сегодня много говорят об ответственности всех русских за войну в Украине, но я впервые столкнулась с этим еще тогда – это разбило мне сердце.
В свое время я очень интересовалась вопросами права, хотела изучать юриспруденцию – для меня это очень близко, поэтому я ревностно отношусь к принципам защиты прав и основных свобод человека, а также к нормам международного права. Аннексия Крыма для меня, естественно, была неприемлема, но почему-то мне приходилось доказывать это каждому встречному.
Все эти события для меня стали жуткой трагедией. Как человек, работающий в театре, я привыкла мыслить в рамках заданной драматургии, и мой простой анализ, к сожалению, показывал, что ничего хорошего уже не будет. Дальше можно просто загибать пальцы и начать считать, что происходило в России после 2014 года… К сожалению, моя связь с Вильнюсом сломалась. Отчасти поэтому мы с мужем тогда приняли решение переехать в Каунас и там, как ни странно, я снова почувствовала себя очень комфортно. Несмотря на то, что в этом городе мы оказались в моноязычной среде, никто не задавал мне вопроса, откуда я и почему говорю по-русски. Там я как-то органично стала частью большой литовской семьи.
– Как я понимаю, в 2014 году вас стали попрекать тем, что вы – россиянка, так как межнациональные противоречия обострились. На вас стали, в том числе, перекладывать часть ответственности за репрессии во времена Сталина?
– Я всегда с большим пиететом относилась к истории литовского народа, Литвы как государства, пережившей в 40-х годах оккупацию и волну депортаций. Я прекрасно понимаю всю суть сталинских преступлений, но в то же время не забываю о том, что все те преступления были совершены против всех народов, входивших тогда в СССР. Фактически против всех. Я сама из семьи, где нет ни одного благополучного родственника. Одна моя бабушка из раскулаченной семьи. Другая – польская еврейка, родившаяся в 1939 году во Львове. Один этот факт, как вы понимаете, уже ничего хорошего в последующей ее истории не предвещает… Что касается дедушек, один осиротел во время войны – он из оккупированной Смоленской области. А второй был убежденным коммунистом – единственным среди всех них.
Одним словом, я в ярких красках представляю весь масштаб тех трагедий, так как судьба моей семьи, как и сотен тысяч других семей, с ними связана. Я человек рефлексирующий и очень эмпатичный. Это очень сложная и горькая тема, где много боли. Об этом можно и нужно говорить часами.
– Вы с большой любовью отзываетесь о литовских городах – о Вильнюсе, Каунасе, Клайпеде – подмечаете те моменты и особенности, о которых знает далеко не каждый литовец, если он не интересуется историей и архитектурой. После стольких лет жизни в Литве вы открыли для себя литовскую культуру? Нашли ли, в чем заключается ее волшебная сила?
– Это очень интересный вопрос. Что такое литовская культура? Что такое русская культура? Что такое культура любой другой европейской страны?.. Я не вижу больших различий. Мы можем порыться в этнических корнях и истории, но сможем выделить только отдельные полутона, которые, безусловно, содержат свой уникальный код, но в целом мы все принадлежим к европейской культуре, внутри которой было много потрясений и миграций. Но конкретно в Литву меня привел театр, и для меня важно, что на тот момент я нашла для себя самобытный визуальный язык – язык Някрошюса… Забавно, но после переезда в Литву, в один момент мне казалось, что все люди в Вильнюсе – это люди искусства. В силу того, что мое знакомство с Литвой началось через компанию музыкантов, каждый второй встречный в моем случае был человеком то из музыкальной, то из художественной среды. Музыканты, актеры, режиссеры… было стойкое ощущение, что здесь жизнь бурлит. В богатой на события Москве прочувствовать это было невозможно, так как культурных слоев слишком много. В большом городе все растворяется, а в Вильнюсе все сконцентрировано. Для меня важно, что в этом городе было много разных языков, много муралов, много очень оригинальных людей, которых ты замечаешь.
– Когда вы переехали в Клайпеду?
– В 2016 году. Между Каунасом и Клайпедой был довольно большой перерыв. До переезда в Клайпеду я работала в Беларуси – главным художником в Могилевском областном драматическом театре, куда меня пригласил работавший на тот момент там главным режиссером Саулюс Варнас.
Клайпеду я впервые открыла для себя только в 2015 году. Мы с мужем ехали на премьеру в Лиепаю и по пути решили заехать сюда, просто прогуляться. В Клайпеде я с удивлением обнаружила маленькую Германию. Я сказала, что было бы неплохо переехать именно сюда. Прошло несколько месяцев – и вот мы здесь. Здесь по-другому дышится, и об этом говорят многие наши друзья виленчане и каунасцы, когда приезжают к нам в гости. У меня на этот счет есть своя теория. В Клайпеде живут более позитивные люди, и главная причина – море. Доступ к большой воде, к природным ресурсам, которые тебя уравновешивают. До сих пор я ни на секунду не пожалела, что мы с мужем сделали этот выбор. В Клайпеде я чувствую себя дома. Мне нравится, что здесь все в пешей доступности. Я стараюсь не передвигаться на машине, хотя наши друзья шутят, что Клайпеда настолько маленький город, что здесь тебе нужно ездить по делам на машине – это дополнительный повод покататься.
– В Литве после Москвы не скучно?
– Вместе с мужем мы постоянно куда-то ездили. Премьеры спектаклей, театральные фестивали, выставки. У нас и отпуска-то в стандартном понимании этого слова никогда не было – мы путешествуем по культурным мероприятиям.
Кроме того, я регулярно бывала в Москве и Питере, где повышала свою квалификацию и удовлетворяла какие-то запросы в культурных мероприятиях, если чувствовала, что мне не хватает их здесь. А их иногда действительно не хватает. Так уж сложилось, что в Москве за день происходит столько культурных мероприятий, сколько в Вильнюсе не происходит за год. Когда возникало очень сильное чувство голода, я просто садилась в поезд. Но уже через несколько дней меня тянуло обратно в мою Литву.
К слову, жизнь в поездках вылилась в длинную эпопею получения вида на жительство в Литве. Стремясь развиваться самой и таким образом вносить разнообразие и в культурную жизнь страны, я лишилась возможности получить постоянное разрешение на проживание. По закону, который действовал до этого года, я не имела права в течение пяти лет покидать Литву более чем на 60 дней в году, но для меня из-за работы выполнить такое условие было невозможно. В Департаменте миграции мне не пошли навстречу, хотя я предлагала предоставить им соответствующие документы и справки из литовского Минкульта или других ведомств, ведь все мои поездки были напрямую связаны с культурным обменом. Но бюрократическая машина слабо понимает, чем деятель в сфере культуры отличается от дальнобойщика. Для них все едино. В контексте сегодняшних дискуссий о многочисленных переселенцах и мигрантах из Украины, Беларуси, России, нужно сказать, что, к сожалению, абсолютное большинство литовцев не представляют, через какие испытания вынуждены проходить десятки тысяч людей из третьих стран.
– Какие вопросы вам чаще всего задавали литовцы – коллеги по культурному цеху, когда узнают, что вы – из Москвы?
– Я бы хотела подойти к этому вопросу чуть-чуть с другого ракурса. В начале войны, когда возник дискурс о русских, со стороны представителей власти стали звучать оговорки, что мы, мол, не против русских Литвы – не против граждан русского происхождения. Тут у меня сразу возник вопрос, а что насчет неграждан? Понимаете ли вы, сколько в стране живет иностранцев – россиян? Наверное, не понимают… Статистика обезличена, а может они просто не знают цифр.
Чаще всего люди спрашивают меня, зачем я переехала в Литву и зачем мне вообще этот литовский, которым владеют три с небольшим миллиона человек? Эти вопросы, как ни странно, задают и сами литовцы. Меня это всегда искренне удивляло. Получается, у людей в голове не укладывается, что их страна и язык могут представлять большой интерес для кого-то еще. Такое обесценивание значения своей страны тормозит развитие внутри нее.
– Вы говорили, что первым непростым этапом стал 2014 год, когда вас, невзирая на то, что вы явно не имели никакого отношения ни к политике Путина, ни к аннексии Крыма, стали олицетворять с этими процессами и задавать вопросы. Для вас это было неприятно и больно. Как вы в таком случае справляетесь с лавиной обвинений и негатива сегодня, когда если не всех русских, то всех россиян так точно многие литовцы и самое главное представителей интеллектуальных элит склонны считать ответственными за развязывание полномасштабной войны в Украине?
– У меня были стойкие ощущения на уровне подсознания, что все это, скорее всего, произойдет, но разум отказывался в это [начало вторжения] верить. Утром 24 февраля я должна была идти на встречу к директору Клайпедского драматического театра. Мы должны были обсудить мой проект. Я первый раз в жизни продюсировала спектакль, театр согласился его взять. Это был спектакль по пьесе Михаила Дурненкова "Война еще не началась"... Представляете, как жестока ирония судьбы?.. Самое интересное, что в то утро я решила не смотреть новости, чтобы настроиться на разговор. Однако директор написал, что задерживается и у меня появилось лишнее время на кофе. И тут я включила "Дождь"… Когда я дошла до театра, то уже ничего не могла с собой сделать – просто громко рыдала. Я понимала, что это конец всему и всего – глобально.
– Как вы себя вели, когда немного опомнились и пришли в себя?
– В то время в одном из европейских театральных изданий должно было выйти мое интервью. Оно было приурочено к книге о женщинах-сценографах итальянского автора Анны Марии Монтеверди. Она написала мне в эти дни, осторожно спросив, как я. Я не задумываясь ответила ей, что моя жизнь разрушена. Я не вижу никаких перспектив и никакого будущего. Я жила с этим ощущением довольно долго. До тех пор, пока вновь не занялась учебой. Сейчас я учусь в магистратуре Норвежкой театральной академии.
Педагоги и приемная комиссия очень помогли мне. Я подала документы еще в декабре, но финальное интервью пришлось на апрель, когда все мои мысли были только о Буче. Я хотела отказаться от этого интервью, мне казалось, что я не имею больше морального права принимать в этом участия. Но меня переубедил муж. Во время видеозвонка мне нужно было рассказать об одном из своих проектов, что я и сделала.
На этом собеседовании я испытала какое-то невероятное внезапное облегчение, потому что люди смотрели на меня не как на русскую, говорящей о проекте в городе на границе ЕС и России (речь о художественном проекте в Ивангороде – Прим.), а как на художника со сложным и неповторимым опытом. Они задавали интересные вопросы, которые оживили меня в процессе и напомнили, зачем я работала все эти годы. Мы даже превысили отведенное время. В конце я расплакалась, потому что впервые за долгие годы мне просто позволили быть собой. Дали почувствовать, что ты – это просто ты, а не обладатель паспорта самой агрессивной страны со всеми вытекающими. Возможно, в конце концов, я сама позволила себе быть собой. Я уже начала обучение и, честно вам скажу, не помню, когда в последний раз была настолько счастлива. Я попала в нужную для меня сегодня среду.
– Как я понимаю, спектакля по пьесе "Война еще не началась" не будет?
– Да, все очень сложно. Мы не отказались от задуманного сразу, но спустя некоторое время стало очевидно, что этому уже не бывать. Я писала проект на финансирование в Совет по культуре Литвы. Для меня было важно поставить этот спектакль именно сейчас, именно здесь. Но на тот момент уже ходил слух о негласном указании сверху не рассматривать такие проекты. Дело в том, что режиссер этого спектакля – гражданин Финляндии, долгие годы живший и продолжающий жить в Москве. Наблюдения, которые он там сейчас делает – бесценны, но в условиях войны это слишком болезненная тема, чтобы вникать в нее.
– Министерство культуры само находится "сверху" и диктует повестку. Над министром никого нет. Разве что такие указания исходят от премьер-министра или президента, но представить себе такое почти невозможно…
– Я в это и не верю. Это скорее вопрос самоцензуры, которая всегда работает на опережение. Я видела это несчетное количество раз. С другой стороны, на эмоциональном уровне, я понимаю причину этих запретов, которые, к слову, звучат уже не так остро.
– Что вы думаете о принципе коллективной ответственности – русских, россиян, русской культуры?
– С одной стороны, все вопросы о коллективной ответственности – это полная чушь. С другой стороны, но тут я могу говорить лишь за себя – я не из тех, кто замалчивает проблемы. Если я видела, что ущемляются чьи-то права, я противилась этому. Как в бытовом, так и в профессиональном плане, когда речь идет, например, об издевательских условиях в авторских договорах. Большинство же моих коллег предпочитали молчать – как в России, так и в Литве.
Говоря об ответственности, для начала я бы предложила каждому нести ответственность перед самим собой – перед своей совестью.
Осуждаю ли я вторжение России в Украину? Да. Желаю ли я победы Украине? Безусловно. Считаю ли я, что все русские или россияне виноваты в этом и несут за это ответственность? Нет. Считаю ли я, что между всеми русскими, русской культурой, являющейся частью контекста мировой культуры, и Российской Федерацией с Путиным во главе следует ставить знак равенства? Конечно, нет. Считаю ли я, что нужно потерпеть и закрыть глаза на то, что некоторые позволяют себе унижать и оскорблять русских публично? Нет, не считаю. Хотя заслуживающих порицания ох как немало, но подводить черту означает уподобиться им.
– Вас не смущает отторжение всего российского и русского, обидные эпитеты в адрес ваших соотечественников?
– Если мы говорим о людях, для меня не было существенной разницы между социумом в России и социумом в Литве. Люди – это просто люди. В процентном соотношении количество консерваторов, социалистов, ультралибералов или радикалов везде примерно одинаковое. У немецкой театральной группы Rimini Protokoll был проект под названием „100% City“, где людей в разных городах собирали в группы по 100 человек и на основе математики показывали, что между нами нет большой разницы.
И если мы сравниваем условную Россию с условной Литвой, я считаю, что здесь людям просто больше повезло с телевизором, средой и возможностями.
Недавно я поделилась фотографией в Facebook, где на одной из стен в старом городе Клайпеды большими буквами написали "Russians, go home!". Я понимаю эту эмоцию, но где проходит граница? Допустимо ли, когда твоя позиция выражается откровенным вандализмом?.. Это открытый вопрос. Но одно можно сказать точно – война радикализует всех. С одной стороны, это неизбежно. С другой стороны, плохо, когда люди сами себя погружают в ненависть. Я бы не хотела, чтобы в сердцах литовцев поселилась ненависть, потому что ровно то же самое сейчас происходит в России. Находиться в такой атмосфере невыносимо. Ненависть и радикализация – это яд, токсин, который еще долго будет выходить из всех нас.
– Над чем вы работаете сейчас?
– Сейчас, помимо моего учебного проекта в Норвегии, я работаю с режиссером Дмитрием Крымовым – здесь, в Клайпедском драмтеатре. Он параллельно выпускает два спектакля – один в Клайпеде, а другой в Риге. Премьера должна состояться в марте. Эта новость еще нигде громко не анонсировалась.
– Как приятно, что такие театральные звезды мировой величины, как Дмитрий Крымов теперь творят в таких небольших и не очень известных широкой публике театрах…
– Удивительное чувство, когда YouTubeстановится частью твоей реальности. До 24 февраля каждое утро я встречала "Утром на Дожде". Эти новости стали для меня частью быта, а потом раз… и часть "Дождя" уже здесь, в Риге. Там же – "Новая газета". В Вильнюсе – часть команды "Эхо Москвы" и множество других блогеров и деятелей культуры. Я рада, что Литва стала новым домом для многих достойных людей.
– И последний вопрос: надолго ли это все? Радикализация, война, тектонические разломы в Восточной Европе?
– Боюсь, что навсегда. К сожалению, я почти уверена, что при нашей жизни практически ничего не восстановится, хотя в наших силах все менять. Я буду продолжать оставаться верна себе, своим идеям. А главная идея заключается в том, что нужно строить межкультурные мосты – чем больше их будет возведено, тем сложнее их будет уничтожить.
