Помню, как мне было страшно смотреть на этот огонь и на флаги Украины. По-моему, я даже молилась за страну, за людей, особенно за людей, которые, будто настоящие воины, боролись со злом. Хотя они и были настоящими воинами. И чуть более сотни были убиты 18-20 февраля. Мирных безоружных людей, защищенных пластмассовыми касками и деревянными, в лучшем случае металлическими щитами, убивали "титушки" (проплаченные властью приспешники Януковича), большинство расстреляли силовики. Позже появится информация, что среди тех, кто расстреливали, были россияне. Но расстрел Небесной Сотни не расследован до сих пор.
19 и 20 февраля мне было страшно ехать на Майдан. И по сей день стыдно за этот страх. Мне было страшно читать новости, узнавать о сожженном Доме профсоюзов, о погибших. Мне было безумно горько в следующие после расстрелов дни приходить и видеть, как площадь утопает в цветах. Свежие тюльпаны, розы и гвоздики так странно смотрелись на черной от копоти брусчатке и среди пепелища. Я не могла дышать от слез, когда на Майдане прощались с погибшими. Эти гробы, которые на плечах несло море людей, невозможно забыть. Мне до сих пор сложно дышать в эти дни в центре Киева. Кажется, что все произошло совсем недавно. И в то же время кажется, что прошла вечность. И хоть иногда руки опускаются от бессилия, я точно знаю: все было не зря. Все эти 9 лет нам безумно больно, мы теряем лучших людей своей страны, но боремся за свободу и за себя самих. Я попросила друзей коротко вспомнить, о чем они думали и что делали 9 лет назад.
Анна Кудрявцева, телеоператорка: "Я снимала на Майдане и фото, и видео, документировала все, что видела. Чувствовала острую несправедливость, честно, просто офигевшая была от всего происходящего. Не могла это сложить в голове. Ничего не боялась. Мозг отказывался принимать это все, какое-то замирание было, поэтому просто бегала и снимала, что могла. Вдохновляла общая атмосфера несломленности и борьбы. Правда, расплакалась в какой-то из дней. Подумала: это ж как надо было достать людей, чтоб они под пулями лезли на баррикады, кто-то лез прорываться, кто-то – вытаскивать раненных или убитых. Так мне жаль было, что на нашу долю выпало такое испытание, что люди шли умирать ради справедливости, что их расстреливали посреди столицы большого европейского государства".
Ольга Омельянчук, журналистка: "Девять лет назад, рано утром 19 февраля, остановилось сердце моего друга и коллеги Вячеслава Веремия. Позно вечером его по дороге домой вытащили из такси "титушки": били, а потом выстрелили в спину. Славика пытались спасти в больнице скорой помощи, но не смогли – он потерял слишком много крови. В вечер трагедии мы должны были вместе возвращаться из редакции, и я до сих пор корю себя, что поехала буквально на 10 минут раньше: если бы были вместе, выбрали бы другой путь и не встретили на пересечении Владимирской и Большой Житомирской "титушек". Все утро 19 февраля 2014 я и еще один мой коллега руками собирали доказательства на месте, где подонки стреляли в Славика. Тогда еще была милиция, и они не слишком переживали, что в центре города убили журналиста. Помню, как открылись огромные железные ворота городского управления ГСЧС (Госслужба чрезвычайных ситуаций – Delfi.): внутри была куча "титушни", и они видели, как мы собирали на коленях всякие обломки на месте трагедии. Там была огромная замерзшая лужа из крови Славика и куча его визиток.
Суки! – такое только успела крикнуть "титушне" во внутренний двор до того, как закрылись ворота. И еще показала им "фак" – вообще не понимаю, зачем. Мне было 22, у меня забрали друга. Тогда очень выручил магазин роскошных цветов и интерьера: охранник был единственным в округе, кто не побоялся дать нам запись уличных видеокамер. Помогли и несколько местных женщин: их машины сняли все на видеорегистраторы. А еще, когда я только узнала, что в Славу стреляли, начала звонить на его мобильный: ответил водитель такси (его тоже били, разбили машину), который сначала не хотел помогать, а потом передал нам телефон Славика с его последним снятым видео, которое стало первым настоящим доказательством в судебном производстве. Вообще, февраль последние 9 лет очень сложный для Украины: расстрелы на Майдане, Дебальцево (в феврале ВСУ оставила город, армейцы выходили из российского окружения – Р.), полномасштабное вторжение".
Марьян Кушнир, журналист: "19-20 февраля я был на Майдане. В утро расстрелов был на Институтской, нес ящик коктейлей ("Молотова" – Delfi.) в сторону гостиницы ("Украина" – Delfi.). В какой-то момент увидел людей с оружием над часами (инсталляция из цветочных часов на Институтской – Delfi.), а мимо меня несут тело в крови. Я попадаю в ступор. Спустя какой-то миг ловлю удар по спине (до сих пор не знаю, от кого) и "просыпаюсь". В будущем я буду часто вспоминать этот удар как тот, что выгнал из меня неконтролируемый страх. Дальше все было, как в тумане, потому что физических сил не было вообще".
Елена Максименко, журналистка: "Меня немного гранаткой ранило на Институтской, и под вечер 18 февраля я почти теряла сознание от боли, меня друзья отвезли на машине домой. Еще помню, в Профсоюзах заходила в медпункт, ругалась там, меня не хотели пускать, потому что "пресса". Я говорила: я ранена, мне не надо помогать, только теплое место, где можно снять джинсы, перекись и бинты. "Заходите, – говорил часовой, – но камеру где-то оставьте". Да где ж я ее, блин, оставлю?! В общем, гаркнула на них и прошла. Все эти дни снимала преимущественно. Был момент, когда ездила на Одесскую трассу с ребятами, была толпа непонятных людей, оказалось, это отряд "Самообороны" решил поставить пункт пропуска, чтобы "титушня" не въезжала в Киев. Но пока ми это выяснили, успели напрячься".
Елена Ремовская, телеведущая: "Думала, что самое худшее, что может с нами случиться, – гибель такого количества людей таким образом. Силы преумножало бесстрашие людей Майдана. Смотрела и думала: вау, какие они. Какие Мы!"
Иван Рожков, спасатель: "Думал о том, как настолько нагло может вмешиваться Россия в наши внутренние дела. Спорил с коллегами о том, что на Майдане не бомжи, не проплаченные, а такие же люди, как и мы, потому что все видел собственными глазами. Почувствовал атмосферу грандиозных и одновременно трагичных, неминуемых событий, которые изменят нас навсегда".
Елена, журналистка: "Готовила день рождения дочери, и все отошло на задний план. Очень страшная картинка в телевизоре. Предчувствие беды. А в начале марта ехала в командировку в Польшу, начиналась Антитеррористическая операция. Смотрела на мужа и ребенка в окно поезда и думала: "Что я делаю? Вдруг нас догонит судьба Донецка, и я не смогу вернуться в Херсон к ним". И нас таки через годы догнала та беда, и все на себе почувствовали. А тогда, в 2014-м, был Херсонский майдан, и там были невероятные люди. И на Киевский ездили. Тогда впервые почувствовала гордость за то, что принадлежу к своему народу".
Татьяна Пайда, волонтерка: "18 февраля я впервые увидела, как убивают людей. Возле Жовтневого дворца стреляли. Для меня это был ужас. И еще я думала, что нас сожгут. Мне было 18, я впервые в такой ситуации, потому не знала, что думать. А год назад я ждала обращение Х…ла (Путина – Р.), и у меня случилась паническая атака. Потом три дня было очень плохо. Но делала коктейли (Молотова – Delfi) и искала бронежилеты ребятам с корвалолом в руках».
Виктория Севастьянова, волонтерка: "Я забрала двух побитых ребят с Майдана к себе домой. Они сначала отказывались. Боялись, что я их отвезу прямо к "Беркуту". Но были настолько побиты, что потом согласились. Еще месяц лечились у меня и вернулись на Майдан".
Елена, военнослужащая: "Эти дни в 2014 были ужасными. Я помню ужас и отчаяние. За эти три дня у меня появилась первая седая прядь в волосах. Муж – на тот момент милиционер – позвонил только 21 февраля и сказал, что живой и целый. Я не поддерживала силовую смену власти. Потом практически все военнослужащие поехали в район АТО. И я опять места себе не находила. Волонтерила для военных. Поехала в отпуск к родителям, посмотрела, как живут люди в российской оккупации в Крыму. Насмотрелась… Приехала и подписала контракт. Я очень хочу и жду, когда мой родной полуостров снова будет в сине-желтых флагах".
Леда Космачевская, менеджерка по коммуникации: "Я жила в Судаке, сыну было 6, все время смотрела прямые трансляции с Майдана и боялась заснуть под утро, потому что обычно около 4-х начинались штурмы. И хоть я была далеко, мне было важно проживать это с теми, кто там.
Большинство людей делали вид, что все нормально, главное – не рыпаться. Четкой позиции никто не проговаривал до "референдума". Главный нарратив у людей был: "Мы за Крым". У меня крыша ехала, потому что это не укладывалось в моей голове. В Судаке все происходило очень тихо и от этого очень страшно, будто ты в психологическом триллере. В какой-то момент я поняла, что если по меня придут, мой муж меня отдаст и поставила топор за дверью, решила сопротивляться, насколько возможно. Во время "референдума" мы выехали в Киев, я хотела увидеть Майдан. Там стояла информационная палатка, около музея медуз. Какой-то парень говорил в микрофон, что в Крыму происходит непонятно что. Я взяла у него микрофон и начала говорить. На мой голос сошлись люди. Они были такие настоящие, живые, искренние. Мне так не хватало этого в Крыму! Я говорила то, что видела. Как из Судака отвозили людей на "антимайдан", как несколько раз перекрашивали флаг на воротах воинской части, как люди говорили: "Лишь бы не стреляли". Кто-то дал мне 100 грн "на Крым". Я держала их в руке и не понимала, что с этим делать.
Запомнила, как моя бывшая подруга, идя на референдум, сказала мне по телефону: "Леда, не надо ссать против ветра".
А потом на здании Судакского горсовета повесили здоровенный триколор России. Он намок и от ветра хлопал по стене. Этот звук в пустом ночном городе разносился очень далеко. Я была в таком шоке, что около часа сидела на скамейке и смотрела в одну точку. В конце августа я уехала из Крыма окончательно. Мало что помню из тех пяти месяцев. Они закончились неимоверной радостью от встречи с украинским снайпером на вышке после прохождения "границы".
Юлия Савостина, предпринимательница: "Я вернулась из Италии со словами: "Без нас не начинать". Очень хорошо помню, что страха не было вообще. И это меня удивило больше всего. Была на Майдане. Что мне было делать дома? Новости читать? Так читать страшнее было, чем на Майдане среди своих".
Ирина Солошенко, волонтерка: "Шила кому-то голову. С 8:30 на Майдане. А 20 февраля не слышала звонки от директорки школы. Моя дочь-первоклассница до 17:00 сидела с охранником. Потому что всех детей забрали. А 21 февраля утром отдала малую маме и была на Майдане до утра 23 февраля. Мы не знали, будут ли новые атаки».
Илона Довгань, телеведущая: "Записывала интервью на Майдане для Громадского радио, думала, что мои белая шапочка и красный пуховик – хорошая мишень. Пешком шла в офис, потому что метро не работало. Ночью нас развозил по домам шеф-редактор. Очень хорошо все помню. Думала, после этого у нас точно должна стать очень крутая страна, потому что столько жертв, нельзя позволить откат назад. Я не разочарована сегодня".
Юлия Цыба, волонтерка: "Ночью 18 февраля почти не спала. Потом какими-то путями пыталась добраться до Майдана, потому что метро не работало. Возле Главпочтамта была палатка, там делали бутерброды и чай, разносили людям. И делали то, что просили в католическом костеле на соседней улице".
Иванна Кобелева, менеджерка по коммуникации: "Мы с коммуникационной командой Общественного сектора Евромайдана организовали дежурство, чтобы быть постоянно на связи с нашими активистами, которые были "в полях", и искать необходимые вещи. Публиковали на странице новости и списки необходимого, "сводили" людей между собой, кто писал, что есть шины, к тому направляли тех, кому шины были нужны (шины для костров на баррикадах – Delfi.). Я даже ни одного "коктейля" не сделала. Жалею об этом".
Оксана Хлебус, журналистка: "Вся наша группа в универе не спала. Всю ночь смотрели прямую трансляцию. Я плакала. До сих пор помню, как в Михайловский собор пустили людей (чтобы их не задержали силовики – Р.). Подумала тогда, что такой и должна быть церковь. А еще ходила иногда после пар на наш Майдан в Херсоне. В один день "упал" банк, были слухи, стояла после пар в очереди в банкомат, чтобы снять остатки стипендии, но так и не получила – деньги закончились. Помню, было страшно, пошла в церковь ставить свечку, чтобы не было войны. Я чувствовала, что что-то меняется.
А потом было 1 марта. День рождения покойной бабушки. И захватили Крым. Говорили, что ночью русские танки догнали до Каланчака. Мы тогда на парах не могли ничего делать, так нервничали. Одна преподавательница сказала: "Дети, вы должны собрать важные документы в пакет и быть готовыми".
А потом наша группа решила сделать акцию "Херсон – это Украина!" Рисовали плакаты. Нас поддержали преподаватели и другие студенты. Встали в форме карты Украины и записали видеообращение, что Херсон – это Украина, и мы не хотим здесь России, это наша мирная земля…"
Валерия Кормильцева, экономистка: "Болела гриппом и плакала от того, что видела по телевизору. Чувствовала, что все изменилось, и изменили это люди, и что как было, уже не будет".
Наталья Нечунаева, музыкантка: "Последняя неделя второй беременности. Я в Днепре. Все запрещают мне читать новости. Крымские одноклассники несут ересь в соцсетях. Я хочу, чтобы человек как можно быстрее вышел из меня. Родители берут билеты на поезд из Крыма в марте. Они приехали 16 марта, как раз в день "референдума", увидели малышку и через пару недель уехали домой".
Дзвина Погребенник, журналистка: "Было очень страшно и непонятно, как небо могло упасть на землю".
Валентина Эминова, редакторка: "Я жила в Крыму и еще не знала, что в Кремле уже начеканили медалей за его "освобождение". А через несколько дней начался ад…"
Наталка Нагорна, журналистка: "18 февраля я была на Грушевского. Включилась в утренние новости и пошла на Грушевского. Еще сказала что-то типа: "Надеюсь, мирное шествие будет мирным" (18 февраля активисты двигались к Верховной Раде мирным шествием с требованием вернуть изменения в Конституцию 2004 года, которые ограничивали влияние президента в стране, во время правления Януковича эти изменения были признаны нелегитимными – Delfi.). После обеда меня забрали с Грушевского. На вечер я все же поехала на включение. И осталась на ночь. Коллегу ранило свето-шумовой гранатой. Мы обошли сверху и увидели раненных бойцов "Беркута" тоже. Пошли на смотровую площадку и снимали, как горит Дом Профсоюзов, как погасли часы (на Доме – Delfi.), как "беркуты" пытались идти на штурм, из огня выбегали люди и отбивали. Ближе к утру мне поменяли оператора. Ветром принесло кусок каремата. Я села на холодную плитку на это каремат и уснула. Прямо на смотровой площадке над пылающим Майданом с видом на пылающие "Профсоюзы". А потом кто-то выстрелил дробью в оператора. Мы пошли в гостиницу "Украина" и сидели в номере на полу. Кто-то все время светил лазером в окно.
Рано утром 19 февраля я пошла к "Красному Кресту". Легли спать на полу, но потом решили идти сдавать кровь. Шли пешком через Михайловский собор, туда несли лекарства и еду, тоже пешком. В пункте сдачи крови была очередь на 2 этажах. Под вечер я поехала на работу на телеканал "Украина". Начала терять сознание, потому что не спала 36 часов и почти ничего не ела. Меня отправили домой, я упала в кровать и заснула. Проснулась утром, написала маркером на руке (чтобы "опознали") свои имя, фамилию, телефоны друзей и "Слава Украине!" Поехала на Майдан, туда же приехал оператор. Нам должны были передать бронежилеты люди, которые включались с Михайловского собора. Передали один. Я отдала его оператору, потому что была в лыжном шлеме и лыжной защите спины.
Мы увидели, как выносят два тела из Октябрьского дворца. Поднялись наверх. Решили бежать по мостику (над улицей Институтской – Delfi.) к гостинице "Украина". Нам сказал парень, который там прятался, что шансы уцелеть – 50/50. И мы побежали.
Я первого Устыма увидела (Устим Голоднюк – убитый на Майдане 19-летний активист, Герой Украины (посмертно) – Delfi.). Я тогда не знала, что он Устым. Что он такой молодой. Девочку-медика трясло, она не могла набрать лекарство в шприц. Я сказала, что могу набрать лекарства, но не имею права ничего колоть. Набрала. Отдала ей шприц. Оно снова не смогла. Уколол какой-то пробегающий мимо мужчина. А тот, кому кололи, лежал на полу в крови. Ему еще парень пытался налить в рот воду. Я запретила. Рука была перемотана и прострелена. И в нее ставили капельницу. Я понимала, что что-то не то. Уже не вспомню. Но, кажется, изо рта шла красная пена. Я поняла, что пневмоторакс. Может, я его тогда не так называла. Но это был он. И я дырку в груди увидела. А реcепшен гостиницы тогда переделали в морг.
Нам после обеда как-то сняли номер. И мы включались с балкона. В нем были прострелены окна.
Всю ночь носили гробы, играла "Плыне кача" (похоронная песня – Delfi.). Мы ходили на баррикаду, там лежали тела, накрытые флагами. С баррикад снимали флаги и накрывали.
А потом мы пошли под гостиницу "Козацкий". Я стояла и смотрела, как зеленым маркером на ногах пишут имена погибших. Я среди тел стояла и автоматически говорила в микрофон.
Мне казалось, что погибших очень много. Мы еще были в КГГА, и там тела выносили как раз из подвала, куда перед этим принесли из "Жовтневого".
А еще вечером сделали коридор почета. И медики Майдана и "Красный Крест" несли через толпу тела. Путь выставили лампадками. Кричали "Герои не умирают!" Я боялась потерять сознание от моральной усталости.
Мне на следующий день в гостиницу привозили вещи.
22 января сказали, что идут на штурм администрации Януковича. Мы вышли на улицу, стояли возле Нацбанка. И вдруг по Институтской начали идти люди. У кого-то на плечах были дети. Мы с "Самообороной" стояли в шоке. Откуда эти люди? Почему они идут? И тут говорят: "Янукович убежал. Майдан победил". И тут я поняла, что очень замерзла. Меня трусило от холода. Наше с оператором видео фигурирует в деле о расстреле активистов".
