Для удобства читателей мы расшифровали его и представляем вашему вниманию.
Свой рассказ о сложном детстве и юности Ирена-Саулуте Шпакаускене начала в выставочном вагоне, который является частью экспозиции Сектора ссылки и сопротивления Музея народного быта. В одном из таких вагонов вместе со своей семьей она была доставлена в ссылку в Арктику.
"В 1940 году оккупационная Красная армия приехала на товарных вагонах. Они арестовывали и депортировали семьи. Когда нас подвезли к вагонам, то солдаты НКВД схватили мужчин, заломали им руки и согнали их в отдельные от женщин и детей вагоны того же эшелона. Я помню, как смотрела на мужчин через щелку. Они стояли там, как спички в коробке. Все мужчины были без рубашек и мокрые из-за жары.
Погружали всех ночью, поэтому была высокая слышимость: крики, ругань, солдаты гремели железом и оружием. На вагонах, в которых нас перевозили, висели плакаты со словами "проститутки и криминальные элементы", а сквозь щели виднелись глаза детей. Не связывалось ничего.
Мой папа быстро снял обручальное кольцо и протянул его мне со словами: "Мама купит за него еду. Скажи брату, что вместо меня теперь он должен заботиться о тебе и маме. Мы должны встретиться!"
Моему старшему брату на то время было 16 лет. После слов отца один из солдат поймал меня и потащил подальше от вагона, как какого-то бандита. Отца допрашивали и расстреляли в 41-ом году. Это произошло в 7-ом лагере у поселка Ревучий. Все его документы сейчас находятся в Вильнюсе, я могу их прочитать.
"Я честно служил своему государству и законно избранному правительству. Это было единственное, что ответил мой папа, когда его пытали и принуждали сознаться в том, что он враг Советского Союза", - рассказала бывшая ссыльная.
250 граммов хлеба в день и больше ничего
"Нас сослали в городок Турочак, где, наверно, еще с царских времен в горах копали золото. Со станции Бийск мы шли пешком 8 дней в горы. Вниз уже спускались на повозках. Лучше было не видеть тех запряженных лошадей, они снятся мне по сей день. Мужчины их сильно били. Лошади были все в ранах и страшно худые. Помню, там была черная, как шоколад, земля и много разной травы. Никогда такого не видела. Казалось, что поставишь палку в землю, и уже вырастет дерево.
Мы спустились с гор, а потом опять в вагоны. Ехали примерно два месяца мимо лагерей в Красноярском крае. Помню, в то время нас голых гнали мыться, а банщиками были только мужчины. Все люди сильно похудели, одни кости торчали. Мы ели одну траву до тех пор, пока не наступила зима. Траву в Алтае мы варили без ничего, ели ее без соли. Противно, тошнота подступала. Слезы текут, но ты все равно ее ешь, потому что больше ничего не было.
После поезда трое суток мы переправлялись на баржах, а потом через тайгу самосвалами в бассейн Лены. По реке мы проплыли около 4000 километров. На каждый остров вместе с нами высаживалась часть НКВД. Там они не работали, а жили как боги. Для них на баржах перевозили пищу, доски, кирпичи и другие нужные вещи. Все это мы должны были выгружать. Дети на моем острове работали по 12 часов. Каждый из детской бригады имел право купить за специальный талончик 250 г хлеба в день. Это все, больше ничего, никакой еды. Мне было 13 лет и тогда я получила 3 рубля. Моя мама таскала тяжелый груз и также получала 3 рубля. Порция по талонам для взрослых отличалась, примерно на 50 граммов. Наша семья в общем получала 9 рублей в месяц.
Меня часто спрашивают экскурсанты (улыбается, смеется): "Там улицы и магазины были?"
Не было там никакой улицы. У нас стоял маленький домик, сбитый из досок. Орехов, так звали пекаря, отвечал за приготовление хлеба. В 8 утра открывался ларек, а мы стояли перед ним в очереди по 2 часа. Было темно, холодно, дул сильный ветер. В конце концов, Орехов открывал окошко в стене и, если были деньги и талончик, то он высовывал тебе в пургу твои граммы".
Я продержусь! Я вернусь!
"В юрте всегда была темнота, черный лед и капало. Мама давала мне кусочки веревок, мешков, рыболовной сети. Эти куски с годами копились, а мы ими обматывались. Обматывали тело, голову, чтобы оставались видны только глаза. Было страшно. На теле появлялись раны, шатались зубы. Десны были такие красные и кровоточили, что язык не помещался. Если у тебя был хлеб, то ты не мог жевать его, а только по небу языком шлепать. Бывший зубной врач делал мне операцию. Рыбным ножом и кусочком веревки резали десну, а я постоянно падала в обморок.
Мальчики сколотили дощатый барак, куда мы ходили учиться. Музыку нам преподавала молодая финка, а все математики были из Литвы. Из учеников не приходили те, кто умирали. Я помню, что со мной училась Валя, и ее отец был со званием НКВД. Он изнасиловал ее, свою же дочь.
В то время мало нужно было для радости. Однажды мой брат получил талончик на фуфайку и отдал ее мне. Тогда я чувствовала себя самой красивой на острове, потому что у меня была эта страшная на несколько размеров больше фуфайка с длинными руками и ватой внутри. Еще я помню, что когда мне исполнилось 16 лет, бывшие гимназисты поздравили меня и научили танцевать. Это был подарок для меня. Здесь лед, здесь темнота, а мы танцуем.
Наружу зимой очень сложно выходить. Нам приходилось разгребать снег, который постоянно задувало внутрь. Наша юрта иногда сравнивалась со снежными сугробами. Мы залезали на крышу, когда была хорошая погода, чтобы скорее увидеть солнце. После двухнедельной пурги оно было для нас праздником. Все надеялись и думали, что как-то получится продержатся. Мы, как будто в бреду, говорили об этом все время. Все безбожно верили, что Советского Союза не будет, он не может долго существовать".
В Алтайском крае я видела русских. Они были страшно бедными и сердечными
"К нам часто приходили русские женщины из избушек, которые были женами золотоискателей для государства. Вначале я не понимала ни слова, ни буквы. Позже мой брат стал приносить мне книги из библиотеки, а я изучала их вечерами. Так я научилась читать и говорить по-русски, но не писать. Писать тогда было не на чем. Мама с этими женщинами собиралась по вечерам и рассказывала про государство, моду, прически, товары в магазинах, домашнее хозяйство и еду. От их реакции мне хотелось плакать. Одна русская сказала: "Ну да, ну да. У нас плохо, но там на Западе еще хуже!"
Нужно верить в чудо
"Моя мама выглядела очень молодо, у нее было детское личико. Я помню, что в вагоне она начала седеть. На Алтае ее волосы из темно-каштановых стали полностью седыми. На тот момент ей было всего лишь 39 лет. Помню, что она пошла в среднюю школу 10-ти летку, которая располагалась в хорошем городке. Мама попросилась там работать, поскольку прекрасно знала языки. Директор хотел, чтобы она преподавала немецкий. Для этого нужны были документы, которых у нас не было. Там мы ничего не значили, нас нет. Когда она пришла в НКВД за справкой, ей объявили, что она жена фашиста, преступника из лагерей и ей нельзя преподавать.
Однако нужно верить в чудеса! Через некоторое время ей предложили рабочее место в отделе просвещения, который заведовал всеми школами. Если ты работал там, то уже считался человеком, несмотря на отсутствие личных документов. Она имела право один раз в день купить в городской столовой суп. Еще она могла приобрести то, чего у нас не было: картофельные очистки, немного алтайских грибов, крупу. Мама помогла и моему брату, который тогда рубил лес. Она поговорила с кем-то, и его взяли пожарным. В то время мы начали немножко лучше питаться. Это нас спасло зимой, и мы не умерли.
Вскоре маму сделали заведующей библиотеки, где находились царские книги Пушкина, Шекспира, Лермонтова, Диккенса и других авторов. Они были в кожаном переплете, с золотым тиснением и гербом. Благодаря ее новой работе, мы стали жить в русской избе с глиняной печкой. Нам даже выделили немного земли. К сожалению, моя мама умерла там".
Ты человек, ты все равно хочешь жить!
"Не думайте, что когда я приехала обратно в Литву, то жизнь наладилась, и все стало хорошо. На тот момент действовал приказ, по которому всех вернувшихся отправляли на три года в тюрьмы, а потом обратно ссылали в Сибирь. Меня этот закон также касался. Когда я вернулась в Литву, то КГБ ловило меня 8 лет. Я думала, что до последнего буду прятаться и не сдамся. У меня восемь лет не было постоянного места для ночлега, нормальной еды и одежды. Я не могла работать. Ты голодаешь, замерз, некуда пойти и всем несешь несчастья. Тем, кто даст тебе еду и ночлег, будет плохо. Все же были добрые люди. Тогда нужно было помогать друг другу, что мы и делали. Конечно, я ночевала в картошке, под крышей, у трубы. Я читала на улице при свете полной луны. Ты человек и ты все равно хочешь жить!
Я не могла присесть в парке, поскольку там везде были агенты. Они могли подойти и попросить предъявить документы. В летнее время я ходила на пляж, поскольку там всегда было много студентов. Там не проверяли документы, поскольку ты бегал полуголый, а из одежды на песке лежало только летнее платье. Я часто пряталась в общежитиях политехнического университета. Зимой постоянно ходила на занятия по всяким факультетам, поскольку было холодно. Ни один преподаватель не задавал лишних вопросов. Все делали вид, что тебя нет".
Нужно показывать не силу, а душу свободы
"В Литву Советская армия пришла в 42-ом году. Они сразу же начали брать на фронт мужчин, по желанию. В то время еще никто не думал, что будет дальше. Нужно было прожить день и не попасть в армию. Никого не волновало, что ты не обучен, не знаешь и не понимаешь, как воевать. Со временем здесь стали относиться к людям по-зверски. Сажали, наказывали абсолютно невинных. Когда Красная Армия отступала, то находили расстрелянных людей. Одних гнали в сторону Беларуси, а на шоссе из пулеметов расстреливали колонну. Других убивали на месте. Когда пришли немцы, то откопали около 70-ти убитых молодых людей, которые были ни при чем. Было видно, что над ними издевались, пытали в страшных муках. Это все помнили и не хотели идти в армию.
Помню, что в 40-ой год собрали 10 000 учителей из Литвы и объяснили, что теперь они советские и будут обучать детей иначе. Все эти 10 000 встали и спели литовский гимн. Это был абсолютный приговор. Советская власть поняла, что их уже не перевоспитает".
После всего перенесенного мое отношение к русским, как две половины яблока. Я помню тех бедных женщин, нормальных людей. Это абсолютно русские. Я почти 30 лет всему миру объясняю, что эти люди как и все, но только они несвободные. Они и по сей день несвободные. Есть и другая часть русских. О них лучше не говорить, поскольку нет слов донести то, какую злость они несут другим и своему народу.
Не силу нужно показывать, а душу свободы. У нас в Литве сотнями лет есть дух свободы. Он будет, пока будет жив последний литовец. Рабом в душе никогда не будешь. Это поддерживаем, за это погибаем. Мы рвемся душой, чтобы все были свободными. Желаем этого всем своим соседям, поскольку мы знаем, что значит быть под чужой лапой".
