23 августа 1939 между нацистской Германией и тоталитарным Советским Союзом был подписан пакт Молотова-Риббентропа, который разделил Европу на две части - гитлеровскую и сталинскую. Этот документ определил не только начало самой кровавой в истории Второй мировой войны, но и судьбу миллионов погибших в ней людей. Когда Советы летом 1940 года захватили Литву, они сразу же начали депортировать местное население. Так столяр из городка Плунге Яков Бунк (Яковас Бунка) вместе со своей семьей оказался в Западной Сибири. Именно оттуда он с отцом и братьями в январе 1942 года попал в Красную армию, а затем на фронт Второй мировой.
Его отец погиб в марте 1943 года в битве за Орел, его родной старший брат Авраам был убит под Кенигсбергом в 1945 году. Якову повезло - он был несколько раз ранен, снова отправлялся воевать, был стрелком, разведчиком, но выжил и вернулся в родной городок Плунге, где почти все его родные, друзья и знакомые были расстреляны нацистами как евреи летом 1941 года. Во время Второй мировой войны миллионы людей оказались между жерновами двух кровавых режимов – Сталина и Гитлера. Шесть миллионов евреев отдали жизнь.
В память погибших Яков Бунка начал делать из дерева мемориальные фигуры над местами расстрелов евреев - так был создан мемориал в Каушенае и еще в десяти местах в Литве, он воплощал еврейские образы в традиционной литовской резьбе по дереву. Его Моисей на вершине холма над озером Плателяй простоял почти 40 лет – но дерево быстро разрушается: скульптура сгнила, невредимым осталась только голова пророка. А затем, ориентируясь на фотографии и пропорции фрагмента, скульптор Антанас Вашкис вырезал копию Моисея, а Даумантас Тодесас сделал несколько уменьшенных копий головы пророка и отдал разным художникам, чтобы те расписали работы и тем самым выразили свое отношение к тем, кто не смирился быть рабами и погиб за свободу.
Вот именно эти головы Моисея Даумантас привез в военный Киев, где организаторы выставки - украинский художник Матвей Вайсберг и Роза Тапанова соединили серию работ Матвея Вайсберга "Тонкая Красная Линия" вместе со "Странствиями Моисея" в том самом месте в Бабьем Яре, куда 1 марта 2022 года прилетела российская ракета и убила пятерых взрослых и одного ребенка. На стенах и потолке выставочного зала - следы пожара после прилета, на газоне рядом - памятная табличка об убитых современными нацистами украинцах, чуть дальше - расстрельное поле и мемориал погибшим в Бабьем Яру.
Нам удалось поговорить с Даумантасом - об общей истории и памяти о расстрелянных евреях, о схожести двух войн - Второй мировой и сегодняшней российско-украинской, о том, как Литва и Украина вырвались из пут советской империи и какие есть перспективы преодоления этого зла сейчас.
- Даумантас, расскажи о себе читателям.
- Я общественник и по характеру гуманитарий, хотя всю жизнь работал менеджером. И сейчас моя активная позиция не исчезла - я занимаюсь проектами, которые гложут мою душу и освобождают от обязанностей по дому (улыбается). Да, хотя я уже 15 лет на пенсии - и занимаюсь тем, чем хочу и всю жизнь мечтал - гуманитарными проектами.
- То есть пенсия в Литве позволяет вести тот активный образ жизни, на который рассчитываешь?
- Моя - позволяет. Я всю жизнь работал, зарабатывал и теперь могу заниматься любимым делом. Я был директором завода, руководил департаментом, а с 1989-го года я ушел в приватный бизнес и работал там до 2009 года. Я ушел из госструктур за два года до нашей независимости - тогда у меня появилось абсолютно четкое убеждение, что то, что я делал - было абсолютно не нужно. Жалко, поздно это заметил - что страна катится в тартарары. Это такое ощущение - ты идешь по лестнице вверх, а лестница падает вниз, то кажется, что ты по ступеням идешь вверх.
- Получается, что ты из успешной советской карьеры перешел в частный бизнес и практически начал с нуля? Что это было на тот момент?
- Да, так и было. Мы начинали с проектов по сельскому хозяйству - продавали технологии, я торговал сахаром. Для того, чтобы что-то создавать - надо иметь деньги. Чтобы продвигать технологии - нужен начальный капитал. Тогда были осколки Советского Союза, границы общие, паспорта еще были общие, я мог поднять задницу и очутиться в любой точке бывшей одной шестой, я торговал сахаром, торговал техникой, чтоб заработать. Да, это “купи-продай”, но начальный капитал мы заработали честно и вложили в технологии - ни одежду себе не покупали, ни путешествовали. Когда хочешь заработать - надо рассматривать все варианты - важно и не опоздать, и не поспешить - ты бываешь ледоколом, прорубаешь путь, устаешь, а тут оказывается, что рядом кто-то плывет гораздо быстрее. А я романтик, это всегда мешает жить (смеется).
- То есть ты стал заниматься любимым делом уже на пенсии?
- Нет, гораздо раньше. Я начинал с создания спортивного еврейского клуба “Маккаби” в Литве (Маккаби - это международная еврейская спортивная организация, названная в память исторического героя еврейского народа Иехуды Маккавея, - Ред.) Это был 1988 год. Все еще говорили о “коммунизме с человеческим лицом”, а мы уже понимали, что это лицо - по сути дела задница, чтоб не сказать грубее. Собрали компанию из пяти человек, проработали все документы, и 8 января 1989 года мы воссоздали литовский клуб “Маккаби”. И тогда же мы поехали в Израиль - делегация более 50 человек, с нами взяли ансамбль “Файрлах” народной музыки и танцев - так мы помогали литовскому олимпийскому движению прорубить путь в мир. А они сделали нам советские флаги, подготовили советскую музыку, - представляешь?
- Даумантас, тогда еще не было официальных дипломатических отношений между СССР и Израилем. Как у вас получилось?
- Мы ехали по другой линии. Это было не связано с государством СССР. Когда нам дали эти красные флаги, мы отказались идти на общем параде. Тогда договорились, что идем под двумя - литовским и советским. И по традиции, на “Маккаби” все страны идут по алфавиту, а последней парад замыкает команда Израиля - страна-организатора. И все ждут когда пойдет L - Литва, а нас нету. А мы вышли в конце - перед Израилем. И стадион взорвался - так нас приняли. Я сейчас заплачу (пауза).
- То есть фактически - вы первыми показали, что в СССР есть евреи и эти евреи могут заявить смело, что они евреи, а не “советские люди”?
- Нет, мы показали, что мы - и евреи, и литовцы. Вопрос национальности очень сложный. Я всегда говорю, что есть понятие нации, а не национальности. Я представитель литовской нации, в которую входят все национальности и все вероисповедания.
- Это ощущение свободного цивилизованного человека, правда?
Это ждет вас, украинцев. Эта страшная война делает вас нацией. Это был наш первый выход - мы заявили, что литовцы есть нация. А уже в декабре я получил приглашение на Всемирный конгресс юристов-евреев, моя жена была судьей, я пошел к министру юстиции Пранасу Курису- и мы все поехали на этот конгресс. И тогда, в 1989-м, наш министр юстиции, профессор, академик, светлый человек с высокой трибуны в Иерусалиме говорил, что “Литва без независимости - это Литва без будущего”. А это было за два года до независимости. После этого мы возвращались и он мне говорит: “А мы сейчас узнаем - есть ли в Литве антисемитизм”. Я спрашиваю: “Как?” А он: “Вот если меня сейчас уволят - значит есть”. Не уволили, он стал министром и в независимой Литве. Мы до сих пор дружим, он старше меня на 10 лет.
- Литва первой вышла из СССР. Это ощущение, что Литва будет свободной и без Советского Союза - оно было сильным?
- Мы верили в нашу независимость. Все время верили. В Литве после Второй мировой погибло более двадцати тысяч человек - все годы советской власти их объявляли бандитами, после нее они стали героями. Это тоже непростой вопрос - среди них были те, кто убивал евреев, но они боролись за свободу страны. Это жило в семьях. Литовцы - крестьянский народ, до Второй мировой войны в сельской местности жило 70% литовского населения. И там это чувство земли - это чувство свободы, что пашешь свое поле, - оно сидит в литовцах в крови. Это очень важно. Кроме того, надо подчеркнуть, что наши большевики оставались литовцами - то есть они согласились быть попутчиками советской власти, без партбилета ты не сделаешь ничего. Так вот корочки брали, но оставались при своих убеждениях. Когда меня назначили директором завода, то утром приняли на райкоме в кандидаты, а после обеда на коллегии - в члены. Я тогда думал “ну, я же приличный человек - этим говном не буду заниматься”, но по сути это было попутничество, выживание. Мы соглашались, но упрямо делали свое.
- То есть это было неравнодушие к происходящему - другими словами. Вы не просто молча ждали, что “СССР рухнет”, вы на местах это приближали?
- Мы никогда не забывали, что мы когда-то мы были независимой страной. И хотя это не преподавалось в школах или вузах, это было нашей домашней историей. В Литве все знают великого князя Витаутаса, а до него Гедиминаса, Кейстутиса, Альгирдаса, потом идет провал, а потом начинается Смятона (первый и четвертый президент независимой Литвы (1919-20, 1926-1940), - Ред.). Вообще все, что преподавалось по истории в советских школах - это неправда. Я плохо учился - меня даже выкинули из одной из школ. Я читал книги сам и хорошо знал английский - так, что когда попал в армию, меня забрали сразу в стратегическую разведку ПВО в Ораниенбаум (Ломоносов) под Ленинградом.
- Расскажи - как так получилось, что ты мальчик из приличной семьи “плохо учился в школе”? Откуда это неповиновение?
- Мой папа был страшным антисоветчиком при всех своих немаленьких должностях в СССР - вот такой парадокс. Он отсидел шесть лет в тюрьме “за коммунистическую деятельность” в буржуазной Литве. Сейчас расскажу почему - он учился в Льеже, это Бельгия, на архитектурном, в 1932-м вернулся в Литву.
- Он был левым?
- А кто в Европе в 20-30-е не был левым? Так вот, он написал прокламацию от руки - воззвание о свободе, отдал своему другу, а тот взял и сразу отнес в госбезопасность, прокурор требовал 12 лет тюрьмы, папе дали восемь с половиной, из которых шесть провел за решеткой. Когда пришли советы - папа оказался “великим революционным деятелем”, хотя, как говорит моя жена: “такого антисоветчика, как твой папа - я в жизни не знала”. Он знал всю советскую систему изнутри, но был влиятельным человеком и мог пользоваться этим - поэтому меня никто никуда не вербовал.
- Как еврейской семье удалось выжить во время Второй мировой войны?
- Папа воевал в Красной армии, прошел всю войну, свою маму он отправил в Казань, она умерла там в 1942-м от диабета. Дедушка погиб в начале войны от обстрела. Часть семьи выжила в подвале - там даже моя двоюродная сестра родилась - тоже в 42-м. Когда мы зажигаем свечи в благодарность - мы ставим еще и тем людям, которые спасли семью, не сдали. Когда в село приходила полиция, соседи говорили “хорошо спрячь своих жиденышей - будет облава”, ведь за то, что прятали - людей тоже расстреливали.
Еще в семье есть потрясающая история: еще одна двоюродная сестра жила у женщины, за две недели до прихода советских войск кто-то сдал, что она прячет еврейку, пришли забрать нашу Лялю, Либа - ее настоящее имя. А литовская женщина сказала: “Не отдам, это мой ребенок” - и пошла с ней в тюрьму. Вмешался епископ, сказал полиции: “Пока вы точно не установите, что это не ее ребенок и докажите, что она - еврейка, до этого момента не трогайте”. И за это время родня собрала, все что нужно, дали взятку и спрятали снова обеих - и эту женщину, и Либу.
Во время Первой мировой войны царское правительство боялось, что евреи будут помогать немцам - идиш и немецкий родственные языки и т.д. В 1915-м году из Ковенской губернии выслали в Западную Сибирь 160 тысяч евреев - среди них были семьи моего дедушки и его брата - уехало в ссылку более 20 человек. Вернулось в Литву пятеро взрослых с двумя детьми.
- Те, кто остались в России - выжили? Ты сейчас с ними поддерживаешь отношения?
- Да, безусловно, выжили и мы общались. Только они практически все померли уже. Осталась троюродная сестра - наши бабушки были сестрами. Знаете, есть такая рок-певица Умка - переводчик от Бога, с детства знает литовский - это я научил ее маму литовскому, она у нас жила, а она меня - русскому. Умка - кандидат наук, специалист по обэриутам, но она хочет петь рок, делает это для себя. Я на
это говорю “Хиппи в 60 лет - это хорошо” (смеется).
- Давай вернемся к армии. Люди, служившие в советской армии, говорят, что она была образцом несправедливости. А ты что скажешь?
- Это были два года, которые пропали. Просто исчезли. Тут как-то на телевидении хотели сделать встречу сослуживцев и попросили старые фотоснимки тех времен. На что я им ответил: “А вы храните троллейбусные билеты по пять лет?” Мне повезло - я учил английский в спецшколе, а потом три курса университета, и по понятиям советских офицеров - хорошо знал английский. Да, если ты из Литвы - мог попасть к черту на кулички куда-нибудь за Читу. Но мне повезло - в Ораниенбауме мы слушали, как поднимаются американские бомбардировщики. Армия - это всегда страшная принудиловка, говорить о справедливости не приходится.
- То есть говорить, что это "школа жизни" - тоже не про тебя?
- Ну какая школа жизни? - Абсолютно нет. Из смешного - в армии я впервые увидел сосиски в полиэтилене, это для меня была дикость, в Литве такого не было. В армии я понял, что есть вещи, которые надо принимать такими, какие они есть. Я говорю - у меня была не самая плохая армия, у нас было много литовцев, мы общались на своем языке, в ленинской комнате все смотрели хоккей и болели не за Советский Союз, а за Чехословакию и когда бурно выражали свои эмоции, то начинались драки, но они быстро затухали.
- Ты находился в армии как раз во время Пражской весны?
- Нет, получилось, что меня забрали после третьего курса - это был 1969-й год, уже после того, как Советы ввели танки в Чехословакию. Я остро переживал те события - во-первых, потому что с детства очень тепло относился к это стране, много читал про нее - моими настольными книжками были путешествия Зигмунда и Ганзелки, которые на татре объехали весь мир. Детская любовь не проходит - танки в Праге я воспринял болезненно. Это был второй этап разочарования в Советах после Шестидневной войны - острая несправедливость, истерия и поток неправды.
- Твоя еврейская идентичность с тобой с рождения?
- О том, что я - еврей, я узнал, когда мне было шесть лет. Это была целая история - на нашей улице был “опель адмирал” - большая красивая блестящая немецкая машина. И мы, дети, всегда с восхищением смотрели на нее и втайне мечтали о таком сокровище. Так вот как-то механик ее чинил, подкручивал какую-то гайку, а мы, мальчишки, стояли рядом, я сказал: “Как бы я хотел быть шофером”. На что механик, кстати, он тоже был еврей, рассмеялся и произнес: “Хотел бы я посмотреть, как твоего папу, который имеет шофером сына-еврея”. Я не стал ничего говорить и пошел домой выяснять ситуацию. Оказалось, что это так.
В школе тоже было. По литовским понятиям - еврейская фамилия, еврейский папа - ты всегда еврей. Со мной учился мой друг, его папа был известным литовским военным, генералом, и он - галахический еврей, в отличие от меня - у меня мама литовка. Но он всегда считался литовцем, а я считался евреем. Мне не оставили выбора.
- Твоя еврейская самоидентификация тебе помогала или мешала?
- И не то, и не другое. Бытовой антисемитизм всегда существовал, это я прекрасно понимал, иногда сталкивался, но это были редкие случаи. В литовском представлении как должен выглядеть еврей - они ведь не думали, входя в костел и смотря на Иисуса Христа, что он - еврей. А у меня ярко-голубые глаза, у людей не было мысли, что я еврей, но когда слышали фамилию - начиналось.
- Расскажи - как ты с бытовым антисемитизмом борешься. Твой юмор многое спасает, но ведь ты же занимаешься большими просветительскими проектами.
- В нашем Фонде Якова Бунки мы делали проект “Последний адрес”. В маленьких городках мы получали разрешение школы, договаривались с настоятелем костела, что дети пойдут и будут задавать один вопрос: “Кто жил в этом доме до 22 июня 1941 года?” И выясняли подробности. Так дети создавали карту памяти - оказалось, что безымянные кладбища недалеко - это не марсиане, это те люди, которые жили в этом городке. Проект продолжался с 2008 по 2011 годы. Потом экскурсии для детей из небольших городков по Вильнюсу - по гетто, по расстрельным местам. Возвращается такая экскурсия домой, учительница спрашивает “Ну, среди вас есть антисемиты?” - один мальчик поднимает руку: “Я. Был”. То есть это работает. На детей нельзя кричать, нельзя наказывать, надо объяснять, надо показывать. Что я и делаю.
Есть три этапа общественной деятельности - когда ты творишь и ты видишь результат. Второй этап - когда ты пишешь, что ты сделал. И третий этап - когда ты уже много сделал и ты можешь говорить “мне положено”. Вот это словосочетание “мне положено” - оно самое ненавистное для меня. Я всегда стараюсь уйти от общественной работы на этапе, когда ты пишешь. Рутина засасывает, я всегда стараюсь избежать ее в своих проектах.
- А сколько осталось евреев в Литве?
- Около трех тысяч. Я всегда шучу на этот вопрос: “Вы спрашиваете, чтобы давать пособие или собирать помощь?” - как ты понимаешь, цифры тогда разные (смеется). Вильнюсская община - самая большая, у нас тут около полутора тысяч человек. Да. раньше было больше. Но мы не исчезли.
- Расскажи - ты постоянно ездил в Россию, у тебя что-то поменялось по отношению к русским с полномасштабным вторжением в Украину?
- Да, я ездил, но у меня там были друзья - лучший друг Римас Туминас руководил театром имени Вахтангова в Москве. Я всегда общался с прекрасными людьми и находился в таком своем информационном пузыре. Поэтому на сейчас могу сказать, что даже те, кто молчит и не выступает в поддержку войны - это уже хорошо.
Если бы я был украинцем, я бы сказал в лицо русским, что Россия - это Каин. И все вы живете под знаком Каина - с выбитым знаком Каина на всю жизнь. Но я тот же ужасный факт, что Каин убил Авеля расскажу без искажения: Авель погиб от руки Каина, и я хочу жалеть Авеля. Мало того, у Авеля не осталось потомства. Надо воспитать детей Каина в духе Авеля. Ненависть приходить так же быстро, как и любовь, но уходит очень медленно. Может ли быть коллективная вина? Отвечаю: да, коллективная вина существует, но все люди должны помнить, что нет коллективной ответственности - она только индивидуальная. Чувство коллективной вины обязывает этот народ, эту страну, чтобы родилось чувство стыда, которое перерастет в эмпатию. Мы все в Европе - сыновья Сифа, который спас человечество. Дети Каина морально присоединились к Сифу. Я хочу поддержать сейчас тех, кто сейчас не поддерживает войну - без ненависти к ним, без знака Каина на их лбу. А виноваты все. Вина есть.
- Твои пять дней в Киеве - ты пережил серьезные обстрелы, украинская ПВО отражала ракетные удары по ночам, как ты себя чувствовал, какие у тебя впечатления от города, от страны?
- Сначала расскажу про диссонанс. Я иду по городу, вижу разрушения, вижу и слушаю людей, которые рассказывают об этих разрушениях, но я не могу понять, почему люди сидят в кафе, пьют кофе, почему люди целуются, фотографируются, смеются. И понимание пришло ко мне потом. Мы выросли на советских фильмах, где все грустили, всем было страшно. И я понял, почему - своих боялись больше, чем немцев: если ты не вовремя улыбнулся или сказал что-то не то - тебя посадят. А украинцы не боятся своих, они живут сейчас и думают о будущем. Эта война не является последним делом в их жизни. Да, это тяжелая и трудная работа. А для того, чтобы жить и уйти от того, что тебя задавили, - ты должен думать о будущем. Не о завтрашнем дне - те, кто о нем думает, покупает много соли, много хлеба. А именно о будущем - в перспективе.
Эта война создала украинскую нацию - независимо от национальности и вероисповедания. Граждане Украины. Это поражает.
Литва очень поддерживает Украину, у нас исторические корни с XIII века. И часть той России, которая нас потом поработила, была частью Великого Княжества Литовского. Мы никогда не забыли, что мы были порабощены. Сегодняшняя война - это вторая попытка нас поработить. Я только сейчас приучаюсь говорить, что война началась в 2014-м, мы тогда войну не почувствовали, как и в 2008-м не почувствовали Грузию. Это была ошибка - мы сейчас ее исправляем.
- И последнее, извини, что банальное - расскажи о твоих творческих планах. А то, понимаешь, мы в Украине, с 24 февраля ничего наперед надолго не планируем, дай послушать - как в прошлой жизни.
- Выставка "Странствия Моисея" еще будет путешествовать по свету, а потом, надеюсь, она осядет в одном из литовских городов. Я думаю, что в Клайпеде - ведь это не только еврейская история, ведь суть проекта - пустыня в нас, мы должны выйти из пустыни в своей голове.
Проект "Сад памяти штетлов" - это большая моя любовь, в него вложено много сил и средств. В Литве было 234 штетла и 229 мест массовых убийств. Мы решили сделать сад на земле территории современной Литвы в память тех, кто умер во время Второй мировой войны, неважно - был расстрелян или погиб от болезней или старости - в виде яблони с металлическими листочками и яблоками и надписями имен. Это проект еще не закончен, но я могу сказать, что это самый красивый, самый осмысленный памятник евреям.
Есть проект "Кадиш деревянным синагогам" (кадиш - поминальная молитва, - Ред.) Это выставка фото и работ тех синагог, которые остались еще в Литве. Он тоже живет своей жизнью - я планирую, что его увидят Амстердам и в Соединенных Штатах.
Да, и выставка "Странствия Моисея" еще поездит по Украине. Это в планах.
