Хлеб и вода
22 февраля у нас был огромный митинг в поддержку Украины. Мы были очень счастливы в нашем родном городе. Было много разговоров о войне. Мы подходили к мэру (Вадим Бойченко – Р.) и спрашивали, уезжать нам или нет. Были эвакуационные поезда, они поехали полупустые. Он говорил: "Нет, ребята, не нервничайте, у нас тройная линия обороны". А сам уехал первый. Видите, как вышло. Винить некого. Каждый сам за себя.
Если по всей Украине это происходит медленно, то у нас 24 февраля в начале шестого утра уже бомбили по полной программе. Начался хаос, дурдом.
Какое-то время обстрел начинался четко в 5 утра и длился четко до 10 вечера. Вот этот кусочек что хочешь, то и делай. Потом график сместился, и стали обстреливать постоянно. Добавился самолет в первых числах марта.
Мы без конца находились на улице. Готовили кушать на костре. Я понимаю, что это звучит странно, что во время обстрела ты сидишь на улице. Но так ты хотя бы понимаешь, что куда летит. Когда работала артиллерия, мы сидели в подвалах. И вот после одного обстрела вышли из подвалов и увидели, как люди побежали – а там не люди, а люди-тени, все страшные, грязные – и начинают тянуть какие-то коробки.
Это было начало марта. Украинские военные открывали склады продовольственных больших магазинов. Сначала они брали себе что-то, а потом звали всех местных. Если бы они так не делали, мы бы не выжили. Открывали у нас заправки, аптеки, и люди выживали, как могли.
Нам повезло – мы жили рядом с большой базой. Мы оттуда натягали еды для собак, котов, конечно, было очень много конфет, но люди их боялись есть – у кого-то больные зубы, у меня – поджелудочная (больная – Р.). А потом не повезло. Потому что нашу базу начали обстреливать.
И мы поняли: еду нельзя прятать в одном месте. Надо в разных. Потому что, если одно место разбомбят, хотя бы в другом что-то останется.
В частном секторе, я живу в Приморском районе, мы не особо оголодали – всегда же есть немного запасов. Когда выехали, правда, первое время, как сумасшедшие, ели хлеб. Потому что его просто не было.
А вот вода – это на вес золота. Мы собаке давали капельку. О том, чтобы помыться, речи не шло.
Социальную воду развозили. Но не в частный сектор. Мы топили снег. Черпали воду из луж – мыть руки или смывать унитаз.
Мы до сих пор пьем и не можем напиться.
Это бред, как показывают, что люди радуются куску хлеба, который им раздают на руинах. Они берут этот кусок хлеба, потому что нечего есть, потому что умирают голодной смертью. Им дают кусок хлеба, отобрав у них все. И эту «гуманитарку» раздают тем, кто живет в оккупированной части. А тех, которые в украинской, туда не зовут. Они – враги народа.
Черемушки и самолет
Россияне стреляли из минометов, артиллерии, авиаудары бесконечные, вакуумные бомбы в центре города, я не разбираюсь в этом, так мужчины говорили. Плюс сбрасывали снаряды, которые разлетались маленькими иголочками. Все, из чего можно бить, из того и били. У них столько всего! Эти уличные бои! И еще все жутко боятся химударов. У них нет никакого понятие законов, человечности.
Первые дни мы вели отсчет, какой же сегодня день. И мы верили, что это все очень скоро закончится. А потом пропал свет, пропало все, и мы поняли, что нас не спасли.
Не было ни телевизора, ни связи, ни интернета, мы телефоны от генераторов заряжали, если повезет. Еще приезжал полицейский – смотреть на свой дом, а потом рассказывал нам новости. И мы слушали как неандертальцы. А потом начала появляться связь, но нужно было бежать к больнице Водников. И в этот момент мог быть обстрел. Но мы стали какими-то неадекватными, ей-Богу. Стреляют, слушаешь: «Та, это от нас». И сидим дальше. Танк стреляет – ну несильно. Самолет летит – голову пригнул. Вот когда сильно стреляют, тогда надо прятаться или падать.
Сыну знакомых, когда он звонил, осколком сильно ранило руку. Нигде невозможно получить помощи. Красный крест уехали, ОБСЕ свалили в самом начале. Повезло, что на улице его увидел мужчина, сказал: «Зайди к нам. У меня жена – врач, она тебе руку перебинтует».
Рядом с нами – микрорайон «Черемушки» из девятиэтажек. Мы день из подвала не выходили, на второй день выходим, а уже Черемушек нет. Это ужас, это катастрофа! И только люди, которые там жили, несут в пододеяльниках то, что удалось спасти.
У меня друзья остались на Черемушках – сидят в подвале. Молодой человек во время обстрелов получил ранение в колено. Там много людей ранены. А орки при выезде всех раздевают догола. Если видят какие-то раны или следы от оружия на плечах, – это расстрел на месте. И они не могут выехать никак. Ждут, что нога заживет. А нога не заживает, мясо торчит, лекарств нету.
Самолет – это самое ужасное. Летает 24/7. Бомбят центр, а у нас окна ходят ходуном. Они методично стирают каждый кусочек. Сегодня работают над одним районом, завтра над другим. И так метр за метром. Это катастрофа!
У меня дочка семилетняя четко знает: если самолет, нужно падать на землю и закрывать голову руками. Когда война закончится, мне страшно представить, что мы сможем сесть и куда-то полететь. Потому что у меня слово самолет – это жуть.
Самолет – это же убийства мирных. То, что я видела своими глазами, – они целят туда, где прячутся люди. Они говорят: «Мы стреляем по украинским военным». А украинские военные в роддоме сидели? Они сидели в Драмтеатре нашем любимом? Мне кажется, они уничтожают полностью всю инфраструктуру Мариуполя. Для них это дело принципа.
Это месть. Мариуполь за восемь лет отстроили, он стал крутой. Эти обезьяны любят рассказывать, что «8 лет бомбили детей Донбасса». Но Донецк не разбомблен. А Мариуполь разбомблен. Это страшная месть. Я говорю: «Пусть уже так. Пусть Мариуполь будет жертвой, но оставьте в покое всю Украину».
Если бы не авиация, они бы никогда Мариуполь не взяли. У нас ребята из «Азова», из ЗСУ очень мощные. Если бы не они, город не продержался бы. Я не знаю, как наши держатся…
Геноцид
Мне всю Украину жаль. Моя родная сестра сидит под бомбежками в Николаеве. Но Мариуполь – мой родной город. Это геноцид украинцев и города. Россияне его уже убили. Моего города нет. Ни школы моей нет. Ничего!
Мариуполь – это кладбище. Когда ты куда-то выходишь, не понимаешь, дойдешь или нет. Такое сафари по-мариупольски.
До сих пор не нашлась преподавательница танцев, она пропала. Трагически погибла хозяйка детского развлекательного центра, все крутейшие детские праздники – она и ее муж. Снаряд, мгновенная смерть. Я смотрю телефонную книжку и реально не знаю, кто есть, а кого нет. Смотрю в вайбере, кто не выходит на связь, и очень надеюсь, что их просто обманом вывезли в Россию, и они просто не могут пока написать…
Россияне убивают, грабят, насилуют. Как это можно назвать? Это преступление. Даже если вы окружили город, почему не даете возможности людям эвакуироваться? Почему они не пускают эвакуационные автобусы? Почему, чтобы проехать на постах «ДНР», надо им дать сигареты, спиртное? А если ему понравится мой телефон, он его заберет. Так он и меня заберет, если я ему понравлюсь. Это ж даже не каменный век. У нас девочки такие красивые в Мариуполе, и все едут, опускают глаза в пол, вжимаются, кукожатся, такие уставшие, немытые, хотят казаться самыми жалкими и самыми некрасивыми, когда видят этих тварей, чтобы их не дай Бог не использовали или не убили.
Я не знаю, сколько умерло людей. Но больше, чем говорят. Очень много пожилых. А сколько в подвалах завалило! Кто их пойдет спасать на ту сторону: там, где Левый, там, где Восточный (Левый, Восточный – микрорайоны города – Р.)? Какое количество умерших младенцев! Какое количество коронавирусных больных умерли без кислорода, потому что разбомбили огромный конверторный цех.
В частном секторе людей зарывают во дворах. В многоэтажных – тоже во дворах, на детских площадках. У нас очень крутые детские площадки в Мариуполе. Шикарные просто.
Хоронят, хоронят и хоронят. Как придется.
Я знаю как минимум троих, которые бросили умерших просто в домах. Надеялись, что кто-то придет похоронит. Кто?
У нас монополисты ритуальных услуг, они выехали из города, написали в интернете (я увидела, когда выехала, потому что связи нет), что открыли все склады с гробами, чтобы люди не лежали на улице. Можно брать бесплатно. Но кто туда пойдет? Эти склады – около «Метро», там все простреливается.
Очень много людей сидят в подвалах и не хотят уходить. Они ждут, что придет украинская власть и им поможет.
Я не знаю, что будет с моим родным городом. Но на сегодняшний день города нет.
У меня много знакомых греков. Некоторые возвращались в Сартану – это поселок под Мариуполем. И их посадили на фильтрацию. Вы представляете себе такое в 21 веке? Они сидели эту фильтрацию долго, оккупанты выясняли, не украинские ли они военные.
Если какая-то украинская татуировка – это все, это труп.
Я даже с телефона поудаляла фотографии, на которых рисунки дочки с украинской символикой. Тебя за вышиванку могут убить.
У нас дети такие красивые в школе были в вышиванках. Мы такие счастливые были. Мы жили и кайфовали.
Я дочку просила: «Поля, не дай Бог придет «ДНР», ничего не говори про Украину, просто молчи. Мы сразу уедем, как только будет возможность». Она потом рыдает в подвале и спрашивает: «Мама, почему Украина такая маленькая, а Россия такая огромная, и они хотят забрать наши земли?» У нее жуткие страх и ненависть к России.
Выезд
Мы не знали ничего о гуманитарных коридорах, потому что нет связи.
Увидели, что колонна идет. Быстро бросили, что при нас было, в машину и пристроились к колонне. Видели людей, которые шли пешком. Их подбирали, кто мог. У меня в машине было еще двое соседских детей: 15 лет и чуть за 20. У старшего осколочное ранение руки, словил, когда связь искал, хорошо, что снял на видео, на каждом блокпосту показывал. Слава Богу, его не побили, ничего. Но они очень цепляются к молодым мальчикам. Забирают молодых ребят воевать, окопы рыть, что угодно.
Когда ехали, везде по городу валяются трупы. Фотографировать нельзя. Проверяют телефоны. Это жутко унизительно. Мы ведь у себя дома!
«ДНРовцы» на каждом посту, а постов, кажется, миллион, говорят: «Закройте, пожалуйста, окошко – вашему ребенку дует». Они оставили меня без дома, а теперь моему ребенку дует. А те, кто выезжали позже, то их детям конфетки предлагают. Это верх даже не цинизма, я не знаю, как это назвать. Говорят: «Мы вам рекомендуем снять всю тонировку с машины. Если вы не снимите – это ваша проблема». А «ваша проблема» – это расстрел.
На дороге орки – это то, что я видела собственными глазами – украинским военным отрезают головы, одевают шлемофоны и ставят на технику. Я за рулем ехала. Мне нельзя было ни остановиться, ни испугаться, вообще ничего нельзя было – у меня трое детей в машине.
Мы очень хотим, чтобы Мариуполь остался Украиной. Я не хочу оформлять в "Дії" (мобильное приложение, вебпортал, где можно сохранять документы: украинский паспорт, загранпаспорт, сертификат о вакцинации, водительские права, свидетельство о рождении ребенка, а также где можно оформить заявление о повреждении имущества в ходе боевых действий, чтобы потом получить компенсацию – Р.), что у меня что-то там разрушено, я не хочу получать никаких пособий. Я хочу пересидеть здесь, чтоб моя дочка наконец начала спать спокойно, и хочу вернуться домой. Но у нас почти нет надежды. Честно.
Но все же я знаю, что мы победим. Да, мы несем огромные потери. Таких, как я, потерявших все, – миллионы. Но Украина не согнется.
