Delfi: Александр Плющев сегодня больше журналист или блогер? Или в век информационных технологий нет большой разницы?
Александр Плющев: ну журналиста не пропьёшь и не вытравишь, что бы ты ни делал, подходы те же самые. Другое дело, что сейчас не сковывает эфирная сетка, реклама, можно позволить себе больше в смысле выражения, даже чисто лингвистически. А как назвать это, мне кажется, без разницы.
- Вы вели разные передачи на «Эхо Москвы» - «Утренний разворот», «Особое мнение», «Точка». В каком формате и в какое время комфортнее работать?
- Я поймал себя на мысли, что и сейчас занимаюсь ровно тем же самым. У меня есть утреннее шоу на моем собственном канале, на канале «Живой гвоздь» (На этом канале выходят программы, которые ранее звучали в эфире «Эха Москвы» - Ред.) я изредка веду «Особое мнение». Программа «Точка» сейчас выходит на моем канале.
То есть ничего в принципе по большому счёту не изменилось, мне всё очень нравится. Конечно, утреннее шоу есть утреннее шоу. Мне кажется, тот, кто хоть раз его вел более или менее регулярно, понимает… Многие называют эфир наркотиком, а это - очень тяжёлый наркотик.
- Вы говорите «ничего практически не изменилось», но если раньше все эти передачи выходили в эфире «Эха Москвы» у которого была большая аудитория, то сейчас это YouTube-каналы. Велика ли разница в затратах-ресурсах при подготовке?
- Я, честно говоря, думал, что когда потеряю работу или когда уйду с работы, то буду меньше работать. Оказалось, всё ровно наоборот. Я работаю гораздо больше. Потому что у тебя нет базы, и ты всё делаешь сам для своего канала.
Сейчас очень много людей мне помогает, есть команда, кто-то на разовой основе участвует в подготовке, кто-то постоянно с нами, есть несколько чатов, в которых и слушатели, и зрители. Работаю я сейчас в два раза побольше.
- Кто-то говорит, что война идет уже 8 лет. Кто-то ведет отсчет агрессии России против Украины с 24 февраля. Вот вы проснулись в этот день, посмотрели новостные ленты. Сразу ли стало понятно, что дни «Эхо Москвы» сочтены?
- Всё было совсем не так. Я проснулся несколько раньше, чем началась война. У меня был утреннее шоу, и я просыпаюсь рано. Я поехал на работу. О том, что произошло что-то экстраординарное, я понял, когда ехал ещё в машине, ещё не припарковался, подъезжал к радио, и у меня всплыло оповещение от моей коллеги - одно слово, которое я здесь не решусь произнести.
Я прибежал на радио, и мы начали нашу программу на полчаса раньше. Выйдя в эфир, я сказал: «Здравствуйте, вы слушаете «Эхо Москвы». Началась война с Украиной». Я одним из первых, наверное, в России, ну помимо собственно Владимира Путина, объявил об этом на большую аудиторию.
Вообще мы не задумывались о том, пришел ли конец «Эху Москвы». Были предупреждения, прямо с первого же дня.
Во-первых, российские власти не торопились рассказывать, как они видят освещение этой войны, и чтобы все подстроились, поэтому мы вообще не знали, что они от нас хотят и не ограничивались ни в источниках, ни в том, как что называется.
Я сказал «началась война». И более того, если кто-то из гостей, соведущих или коллег упоминал слово «спецоперация», я говорил «давайте называть вещи своими именами».
Так мы проработали два дня – в четверг 24 февраля и в пятницу 25 февраля. И не было никаких предпосылок… Раньше нас довольно часто предупреждали, выносили какие-то предупреждения. Но в тот момент, во всяком случае я не чувствовал, что какие-то тучи сгущаются. Но это стало понятно через несколько дней.
На следующей после начала войны неделе я был в командировке в Европе, из которой, собственно, решил не возвращаться. Тогда уже стало понятно…
- Остались ли сегодня работающие в России независимые СМИ?
- Скорее, региональные СМИ, я бы их не сбрасывал со счетов совсем. Россия очень большая страна, и там часто принято относиться к чему-то небольшому с некоторым пренебрежением, и, на мой взгляд, это неправильный подход.
Есть несколько региональных СМИ, например, в Екатеринбурге. В Санкт-Петербурге есть, например, издание «Фонтанка». Есть много местных и сайтов, и telegram-каналов.
Очень часто у нас бывает так, что какое-то городское СМИ ведёт один единственный человек, по сути, это блог, оформленный как новостной сайт.
Например, у нас была журналистка Ирина Славина в Нижнем Новгороде, которая покончила жизнь самоубийством. У неё было издание Koza.press.
Такие СМИ есть во многих городах, и до сих пор они работают несмотря на все условия. Тематика у них часто бывает не обязательно общефедеральной, но тем не менее они есть, и я с большим уважением отношусь к нашим коллегам.
Что касается федеральных СМИ, то, - не хочу никого обидеть, - но думаю, что, пожалуй, уже нет.
- Региональные СМИ в условиях войны продолжают работать благодаря чему? Они стараются быть максимально осторожными в формулировках или есть специфика региона, репрессии распространяются неравномерно?
- Я думаю, что, скорее, второе. Эти СМИ нельзя назвать резко оппозиционными, но они сообщают правду, и часто мы из них узнаем, например, о погибших на войне.
Мы ничего не знаем об общей цифре погибших, но по регионам мы можем восстановить хотя бы более-менее какую-то картину - в каких регионах больше, в каких меньше. Региональные СМИ, например, пишут, что на кладбище появилось 200 новых могил.
Из Москвы никогда не увидишь, что происходит в Волгограде или в Псковской области, это делают региональные СМИ, и благодаря таким крупицам, можно как-то понять, что происходит. У региональных СМИ может быть, условно говоря, не впрямую антипутинский подход, но тем не менее он и не пропутинский. Они очевидно не пропагандистские СМИ.
- Каков сегодня масштаб репрессий в отношении именно журналистов? Можно ли их выделить как отдельную группу, если говорить о репрессиях в России?
- Тут надо определиться, что считать репрессиями. Закрытие «Эха Москвы» - это репрессии или нет? Или телеканала «Дождь»? Объявление иноагентами - это уже репрессии или ещё нет? Ну и так далее. И в зависимости от того, где мы проведём от черту, масштаб будет больше или меньше.
Мне кажется, что журналистам просто невозможно работать. Они поняли, я понял, многие другие поняли, что в России ты очень быстро, возможно за одни сутки, пройдёшь путь от административного наказания до реального уголовного.
Пока я не думаю, что журналисты первые в этой очереди. Я бы обращал больше внимания на политических активистов – от, например, Владимира Кара-Мурзы, который вот этот путь прошёл ровно за один день. Но и очень много рядовых журналистов проходят такой путь быстро.
Сегодня мы рассказывали про Сашу Скочеленко, питерскую художницу. Она устроила акцию протеста против войны, заменив ценники: вместо цены на них было написано количество убитых на войне людей. Саше Скочеленко грозит за это до 10 лет тюрьмы.
В России очень много разных точечных и очень креативных акций проходит.
Я бы на эти репрессии обращал больше внимания. Мы то журналисты как-то потихоньку… кто-то выезжает и может здесь продолжать работать, кто-то уходит в подполье там в России или как-то преобразовывает свою деятельность, кто-то анонимизируется и работает в telegram, например.
С политическим активизмом посложнее гораздо, и на это, мне кажется, сейчас главное внимание.
- Антивоенные протесты сейчас в России проходят в основном в виде перформансов, граффити. Можно ли сказать, что антивоенный протест в России сегодня стал безымянным?
- Я бы так не сказал. Не массовым – да. Наоборот. Сашу Скочеленко до того, как она провела антивоенную акцию, знала небольшая тусовка в Санкт-Петербурге, а сейчас о ней знают очень многие. Так что наоборот, мне кажется, мы получаем имена.
Но я могу вспомнить, наверно, десятка полтора навскидку, а то и побольше, акций, когда люди выходили или в окровавленных одеждах, или ложились рядом с каким-то зданием, символизируя собой жертв войны… Не всегда я свяжу с этими акциями конкретные имена, тем более что у меня так себе память.
Интересная штука произошла: протест перестал быть массовым, но каждая отдельная акция вызывает не меньшую реакцию, каждый отдельный протест, одиночный пикет, отдельная акция вызывает не меньший резонанс, чем большая акция.
И власти вынуждены на это реагировать. А если власти реагируют на каждого отдельного человека, значит они чувствуют неуверенность в себе. И это, как мне кажется, важно.
Хотя отсутствие массового протеста, наверное, должно беспокоить, но, с другой стороны, есть надежда.
За протесты уже больше 2000 административных дел заведено и несколько десятков уголовных.
И несмотря на это каждый день находятся люди, которые протестуют.
- Как Алексей Венедиктов отреагировал на ваше решение не возвращаться из командировки в Европу, куда вы уехали накануне войны и так и не вернулись?
- Алексей Венедиктов поддержал. Сначала я проинформировал его в чате сотрудников «Эха Москвы», что задерживаюсь, а затем, что я принял решение остаться.
Алексей Венедиктов написал так (я не думаю, что какой-то секрет сейчас рассказываю, хотя мне кажется, что это не было ни разу публично оговорено): любое решение сотрудников «Эха Москвы» - уехать за рубеж, остаться за рубежом, продолжать работу в России, прекратить работу в России, стереть все социальные сети или продолжать в социальных сетях деятельность, - короче, любое решение сотрудников «Эха Москвы» будет поддержано главным редактором.
И это, мне кажется, правильное решение.
- Много ли коллег по «Эху Москвы» уехало и много ли осталось?
- Таня Фельгенгауэр, которая вела со мной многие годы утреннее шоу, недавно приехала в Вильнюс. Из коллег с «Эха Москвы» я видел за рубежом Станислава Крючкова, Максим Курников работает в Германии в «Bild». Извините, если кого-то обидел, забыл. Многие остались в Москве на сегодняшний момент, как, собственно, и Алексей Венедиктов.
- Остались и продолжают работать в медиа или кто-то из оставшихся взял временную паузу?
- Все по-разному. Часть работает у Венедиктова на youtube-канале «Живой гвоздь», вы можете их там видеть.
- Какие впечатления от общения с журналистами, которые остались в России? Стало ли 24 февраля рубежом, после которого находиться в России, может быть, стало токсично, можно ли считать эту дату рубиконом?
- У каждого свой внутренний градусник, свой индикатор. У меня одно ощущение, у других другое, кто-то думает, что ну, хватит заниматься журналистикой.
Вообще, как ни странно, на «Эхе Москвы» публичных персон было не так-то и много – тех, кто активно вел соцсети, высказывал активную позицию, а не ограничивался интервью с гостями. Поэтому, может быть, им было несколько легче в этом плане.
Есть разные коллеги. Кто-то ушёл из журналистики и делает что-то другое, кто-то ушёл в благотворительность. Вот Татьяна Фельгенгауэр до недавнего времени много этим занималась. Кто-то продолжает работу, кто-то ушёл на пенсию. Очень по-разному.
Насчёт того оставаться там или уезжать, то все зависит от вашего собственного порога - собственного предела терпимости. В принципе, если уехать на дачу выращивать огурцы, я думаю, там ещё долго можно будет это делать. Даже с таким бэкграундом как «Эхо Москвы».
А если ты хочешь продолжать работать, - работать именно в прямом смысле этого слова, а не просто сидеть и задавать вопросы по бумажке, а работать в полном смысле этого слова, как мы привыкли, - вот тут проблемы.
- Как человек, который жил и работал в России до недавнего времени, общался с россиянами, как вы объясняете помутнение сознания даже в той части российского общества, которая не поддержала аннексию Крыма, не является ядерным электоратом Путина, но поддерживает сегодня агрессию России против Украины?
- Не нужно для этого жить последние годы в России. Мне кажется, тут очень простое объяснение: большинство из этих людей испугалось. И я даже понимаю этот испуг.
Это примерно можно сравнить с ситуацией, когда попадаешь в ДТП за рулём. Может быть, это и в других ситуациях бывает, не знаю, просто я пару раз попадал, и первое, что тебе хочется сделать, это отмотать назад, что этого не было, не было и всё. Чтобы ничего дальше не происходило, какие-то там разборки, не дай бог, ещё кто-то пострадал или ещё что-нибудь такое.
Мне кажется, это очень похожий эффект у них. Защитная реакция. Они испугались, и они испугались, потому что они причастны к этому.
Хотя войну начал Путин, но они понимают, что в общем все вляпались. И даже нет, они не понимают. Если бы они понимали, они бы это как-то артикулировали или как-то можно было их вывести на разговор об этом. Не выводятся и даже себе не могут признаться в этом. Они боятся и хотят каким-то образом оправдаться.
Заметьте, частично нарратив пропаганды основан на том, что в Украине какие-то там нацисты, находят какие-то визитки Яроша и всё прочее. То есть ну надо чем-то оправдать. И вот люди пытаются этим оправдать, они забирают из пропаганды вот эти оправдания, им это приносится.
Я родился в 1972 году и застал довольно много Советского Союза. Советский Союз гордился тем, что никогда ни на кого не нападал. Хотя это абсолютная неправда, но смысл государственной пропаганды был в том, что мы самая мирная страна, мы ни на кого не нападаем, на нас все хотят напасть.
Так же и у России примерно.
Но все же видели, что произошло в Украине. Украина не собиралась нападать, никто не собирался нападать.
Рассказывают, что где-то какие-то базы, какие-то лаборатории, какая-то хрень. Но никто не собирался нападать, прямой угрозы не было никакой с другой стороны границы. Это видели все.
И признать, что твоя страна напала первой, - невозможно для россиян.
Есть люди, поддерживающие агрессивную войну, просто имперцы, их мало на самом деле.
Но многие люди просто хотят как бы сказать «я тут ни при чем». Даже если сказать: окей, мы захватываем свои бывшие территории, которые ныне чужие, они же понимают, что потом рано или поздно придется за это отвечать. И вот они не хотят отвечать позже. Им проще думать, что, наверное, в Украине какие-то плохие люди, какие-то нацисты.
- Мы видим ситуации, когда люди, живущие в России не верят тому, что рассказывают украинцы о происходящем в своей стране на самом деле, причем не верят даже своим близким родственникам, даже своим детям. А верят пропаганде российской.
- Перед своими детьми ещё же сложнее это признать. Но оставим в стороне войну. Допустим, человек, не дай бог, совершил какое-то правонарушение, уголовное преступление, ему труднее всего признать это не перед государством, не перед знакомыми, а перед своими родными, что он их подвел.
Поэтому, как мне кажется, это та же самая история. Я психолог ещё тот, конечно, но это то, что я чувствую и то, что мне кажется самым простым объяснением.
- Когда началась война, вроде бы начался исход пропагандистов. Акция Марии Овсянниковой, интервью Жанны Агалаковой, ещё ряд фамилий можно назвать. Было ли это приятной неожиданностью или разочарованием, каплей в море, которая ни на что не повлияет?
- Я вообще ничего не ожидал. Но тут надо обращать внимание на разные ситуации. Овсянникова, кстати, выбивается из этого ряда, потому что это сотрудник московской редакции. В московской редакции люди очень осторожные, хотя, конечно, разные там разные люди. Но все равно представить себе такое отклонение от того, что там принято, в общем мне было довольно сложно.
Я не понаслышке знаю, как работают люди на федеральных каналах. Довольно много близких и друзей там в свое время поработали.
Жанну Агалакову я прекрасно знаю, она была зарубежным корреспондентом. У всех зарубежных корреспондентов вид на жительство, никто не хочет его терять, и все понимают, какой выбор перед ними стоит: возвращаться в воюющую Россию, которая изгой во всем мире, или оставаться там со своим видом на жительство.
При всём уважении к Жанне и к другим коллегам, которые за рубежом работали, я бы не стал преувеличивать величину их шага, скажем так.
Не только пропагандисты уходили. Есть еще Чубайс, люди из элиты, Кудрин откуда-то тоже ушёл. Вот это я называю дрожанием скалы. Знаете, это как когда землетрясение, собаки чувствуют. Вот есть что-то такое. Я просто пережил несколько уже в истории страны подобных моментов. Как в 1991 году и в другие моменты, и оно чувствуется вот этот дрожание скалы.
Это вовсе не значит, что сейчас рванёт, и завтра мы все под ручку с Жанной Агалаковой и Мариной Овсянниковой пойдём строить прекрасную Россию будущего. Вовсе нет.
Но вот эта неуверенность абсолютно чувствуется в элитах, которые спрашивают - а на хрена нам все это? Они боятся, у них тот же самый страх. И страх очень комплексный - перед Путиным, перед ответственностью, страх за всё, что будет, страх, что они потеряли всё, что наживали, страх из-за того, что нельзя соскочить. И у них естественный вопрос – нафига?
Они не видят выхода, не понимают, как как это преодолеть. Их неуверенность передаётся в эту дрожь, во всяком случае я ее слышу.
- Многие редакции российских СМИ находятся так или иначе в эвакуации. А их аудитория переехала ли вместе с вами?
- Очень небольшая часть, к сожалению. Огромное количество людей просто не могут себе этого позволить. Первые, может быть, несколько недель я это не очень понимал.
С одной стороны, я понимаю, что говорят люди, как правило, это очень обеспеченные люди, что раз люди не переезжают, значит их пока не прижало.
Условно говоря, украинцев бомбят, и поэтому 5 миллионов беженцев. Вот пока вас не будут бомбить, значит вас не прижало. Ну не бомбить, я не знаю, всё, что угодно - пока вас не прижало, значит вы там остаетесь. Я понимаю, что они говорят, но сейчас не разделяю такую точку зрения.
Действительно, переезд - это крайне сложная история, которую позволить себе могут немногие. Таким людям, условно говоря, как я, которых могут ещё узнать иногда, им легче гораздо, и это надо понимать.
Многие люди вынуждены оставаться в России по разным причинам. Необязательно работа или деньги, это могут быть родные, дети, у кого-то дети, например, заканчивают школу или на последнем курсе института или ещё что-нибудь такое. И такие люди не знают, что делать.
Процентов 65 аудитории моего канала - россияне, но часть смотрит через vpn, а значит зрителей больше, процентов 70. Это похоже на то, что было и раньше.
Похоже на то, что количество выехавших из России измеряется хорошо если сотнями тысяч, я думаю, что несколько сотен тысяч.
- Заметна ли по комментариям в чатах к прямым трансляциям разница в реакции тех, кто пишет, из России и из-за границы?
- Я не вижу этого. Мы же не видим кто откуда, на самом деле довольно сложно определить кто там на том конце провода - мужчина ли, женщина ли, живой ли человек или бот.
Но мне кажется, что люди, которые остались в России, гораздо меньшую социальную активность проявляют.
Ну у нас ещё и запретили Facebook - его блокировали, но не только, как и Delfi заблокировали, но ещё и объявили экстремистами. Многие, наверное, боятся, чтобы за их записи в Facebook не объявили экстремистами. Хотя ни одного такого случая не было, но тем не менее, социальная активность снизилась, конечно, это очевидно.
Но больших перемен в аудитории я не почувствовал. Мне показалось, что аудитория очень рада, что хотя бы осколки независимых СМИ остаются. И телеканала «Дождь» - Тихон Дзядко с Катей Котрикадзе и многие другие коллеги, - извините, что я всех не перечислю, вас просто много, - ограничусь главными вашими. Ну и мы, и «Живой гвоздь» и так далее.
Я помню первую неделю после ликвидации «Дождя» и «Эха Москвы». У меня вся почта, вся личка - все было завалено вопросами «где вы, где вас найти, почему вас нет, почему вы не начали вещание после того, как вас закрыли, здесь нечем дышать» и так далее… Это продолжалось до тех пор, пока не возобновили работу.
Я думаю, что мои коллеги со мной согласятся, - во многом мы возобновили работу не только потому, что нам надо работать и зарабатывать или существовать как творческими единицам, но это был ответ на вот этот гигантский запрос.
(…..)
Мне кажется интересным моментом то, что сейчас происходит, - появляется нечто совершенно новое, хотя и на невероятно ужасном фоне, и лучше бы его не было, лучше бы этого момента не существовало.
Но раз уж так, то это рождение какого-то нового качества и СМИ, и потребления контента. Я бы сравнил этот момент с тем, что происходило, когда ломался Советский Союз. Новое телевидение, ещё в конце 1980-х возникало.
Это был абсолютно золотой век, оттуда вышли невероятные гранды телевидения. Некоторые из них стали пропагандистами, но это не так важно. А важно, что тогда это было что-то новое, то, что советский человек не видел никогда. Были там невероятные какие-то передачи, начиная от «Взгляда», «5 колеса», «До и после полуночи», много всего появилось.
И сейчас нечто вроде того. Из этого обязательно что-то выльется, наверняка кто-то воссоединится, сделают какие-то большие СМИ, какие-то деньги найдут. Вот это на коленке сделанное телевидение, - а сейчас оно очевидно заменяет телевидение и радио заодно, - конечно, выйдет в какое-то новое качество, как вышли в свое время из сайтов, которые изначально были сосредоточены на расследовательской журналистике. Например, «Проект», «Важные истории» и так далее. Они и до сих пор работают и влиятельны. Но в свое время это было новым словом в журналистике.
- Вы сейчас живете и работаете в Литве, почему выбор пал на Литву?
- Это даже несколько скучно рассказывать, но очень коротко. Здесь были некоторые коллеги, пригласили посмотреть – «может быть, к нам прибьешься или нам поможешь».
Я помог немножко, а потом понял, что как-то мой канал простаивает, зрители меня теребят, никто не хочет делать нигде, - во всяком случае я не слышал ничего об этом, - утреннее шоу. Ну ладно, я сделаю у себя на канале. Сначала делал просто на кухне, потом уже появилась и студия, и всё. Вот так случайно получилось.
Вообще из Испания, где я был в командировке, когда началась война, я прилетел в Ригу. Мог бы остаться и там, но подвернулся автобус до Вильнюса.
- Сейчас много разговоров о дискриминации русских. Ощущаете ли вы в Литве дискриминацию?
- Нет, я не чувствовал ни разу, абсолютно, ни в коем случае. Может быть, я чуть-чуть пользуюсь некоторой узнаваемостью, я не знаю. Хотя, наверное, те люди, которые узнали бы меня в лицо, вряд ли бы они были антирусские.
Может быть, Литва в некотором смысле уникальна или в целом страны Балтии уникальны, потому что здесь много русскоязычного населения, много украинских беженцев, по-моему, три четверти которых говорят, в том числе или прежде всего, на русском языке, здесь много белорусских беженцев и переселенцев. Поди узнай по языку, кто перед тобой.
Я езжу на машине с российскими номерами, и ни разу – тьфу, тьфу, тьфу, может быть, сейчас накликаю беду какую-нибудь, - но, нет, ни разу никаких таких проблем не возникало. Я слышу от коллег о дискриминации где-то, может быть, в Чехии или, не знаю, где ещё, может быть, в Германии, но и там большая русская диаспора, не знаю почему. Здесь в Вильнюсе - ни разу.
- Паспорт хорошего русского получать не будете?
- Нет. Идея эта довольно неплохая, но она обросла, - в том числе и благодаря её создателям, - разными мемами. Честно говоря, мне кажется это странным. В том плане, что никакие представительства россиян за рубежом, русских за рубежом, никакие лоббисты никогда не договорятся с вашим банком SEB или каким-нибудь другим, потому что у банка свои правила, и он будет им следовать.
И правильно делает, потому что у него вот такая корпоративная политика. Она может нравиться или не нравиться, ради бога, но вы должны следовать тому, что вы сами для себя определили.
Точно так же и с Министерством внутренних дел или отделом по миграции. У них свои правила, и вы никогда с ними не договоритесь о том, что вот от Ивана Ивановича сейчас придут, от Гарри Кимовича придут, вы им, пожалуйста, выдайте срочно вид на жительство. Нет, такого не будет. И в общем мне кажется этот подход правильным.
- Как правильно сейчас представлять Александра Плющева - бывший ведущий радиостанции «Эхо Москвы» или ведущий бывший радиостанции «Эхо Москвы» до ее закрытия? Второй вариант явно подразумевает, что, когда весь этот кошмар закончится, в прекрасной России будущего Александр Плющев снова будет в эфире «Эха Москвы».
- Было бы здорово, но есть у меня впечатление, что «Эхо Москвы» не возродится никогда. По разным причинам. Во многом из-за того, что появляющиеся сейчас новые СМИ - это несколько иной шаг. Может быть, в сторону от традиционных медиа, а может быть, вперёд.
Есть еще много причин, о которых я не очень хочу говорить. Но «Эхо Москвы», я думаю, к сожалению, осталось в истории. Это были отличные почти 30 лет моей жизни, которые я там проработал, 28 лет, если быть точным. Но всё иногда заканчивается.
Я не думал, что это закончится так неожиданно, но рано или поздно это должно было кончиться. Я, наверное, до сих пор не осознал это. Но что делать… Иногда ты теряешь близких людей, это бывает. Жизнь, как говорится, продолжается. Как люди пишут в фейсбуке, увольняясь, - «пришло время двигаться дальше».
