— Начнем, наверное, с музея FOJE. Открылся музей FOJE. Как вам вот это ощущение, что вы — человек, который является частичкой собственного музея?
Человек-экспонат. Я как-то серьезно на это смотреть не могу. Это даже музеем трудно назвать. Это просто такое помещение, где такая небольшая экспозиция с разными альбомами, плакатами и какими-то еще вещами, принадлежавшими или группе FOJE, или фанатам нашей группы. Это было уже давно. Эту экспозицию создал фан-клуб FOJE, который все еще существует. С 97-го года группы уже нет, а фан-клуб каждый год куда-то ездит, в какие-то походы, они плывут на байдарках по реке, в море, куда-то едут по лесам, по полям едут на велосипедах. Все еще что-то придумывают. Этих людей связывает музыка FOJE. Это самый радостный момент, что людям это все еще актуально. Это не только ностальгия, люди находят что-то новое в наших песнях. Это, наверное, — самый приятный момент. Быть экспонатом музея — я не уверен, что хочется так на себя смотреть.
— Не было никогда идеи повторить старым составом гастрольный тур?
Такая мысль была, и всегда ее кто-то высказывает. Мы выполнили свою миссию, наш самый активный период деятельности был примерно между 85-м и 97-м годом. Это как раз совпадает с выходом Литвы из Советского Союза и приобретением независимости. Этот весь переходящий период и был тем периодом, когда наши песни были актуальными. Потом появился интернет, началась новая эра, и я думаю, что просто пришло время другим группам быть знаменосцами. Я продолжал свою сольную карьеру. В 2013 году я делал большие концерты на аренах, я позвал почти всех бывших музыкантов группы FOJE, и мы сыграли несколько песен старым составом. Это было хорошее и приятное чувство. Где-то собраться, исполнить несколько старых песен — всегда возможно, если есть какой-то повод, но заняться творчеством наверное, вряд ли уже. Мы давно живем разными жизнями, у каждого разные заботы, возможно, разные мировоззрения. Я думаю, что не надо пытаться повторить и воскресить то, что уже закончилось.
— Буквально недавно, несколько недель назад, появился документальный фильм о истории FOJE в двух частях.
Это такая интернетная небольшая история. Кстати, очень красиво сделана. Молодые люди просто сняли интервью, и они как-то очень тепло это сделали. Не знаю, фильм это или зарисовка, ютубная история. Фильмов про FOJE есть несколько. Есть старый фильм, который называется “14”. Потому что группа существовала 14 лет. Это Донатас Ульвидас, режиссер, он тогда еще был молодой, сделал этот фильм. Потом Римас Бружас, журналист, 7 лет назад сделал еще один фильм про FOJE. То есть, мы задокументированы достаточно.
— После 5-летнего перерыва появился новый альбом. 5 лет тишины — это был период молчания?
Вряд ли бы я назвал тишиной, потому что я активно концертирую все время. За это время я записал 2 инструментальных альбома. Не знаю, почему это не считается. Наверное, потому, что мои люди, мои слушатели, ждут песен от меня. Альбом с новыми песнями — первый за 5 лет. Пару лет назад я еще записал новые версии своих старых песен. Я все время что-то выпускаю, это не обязательно новые песни, но где-то новый взгляд на старое или инструментальная музыка, которую я очень люблю записывать. Иногда, если приглашают, я пишу для кино и театра, а если не приглашают, музыка все равно у меня появляется, и куда-то хочется ее деть. Так получились два инструментальных альбома в 2018 году. А новый альбом… Я, как бы, в таком статусе, что мне никуда не надо спешить. Мне хочется, чтобы каждая моя песня появилась тогда, когда она созревает, когда у меня появляются какие-то переживания, впечатления, которые потом через себя “провариваешь”, и об этом рассказываешь через свое творчество. Просто мне хочется посидеть над каждой нотой, поискать каждый звук. Поискать, переставить или переписать какие-то слова, поискать что-то, что выражает полностью мои визию или идею, которая у меня в голове. Я могу себе позволить больше времени проводить в творчестве. И это для меня, в принципе, как медитация. Я в этом пропадаю полностью. Я могу программировать какой-то ритм на ритм-машине и забыть, что уже прошло пять часов. Искать какой-то звук — это то, чем я живу. В мыслях я всегда думаю о каких-то проводах, как соединить какие-то музыкальные приборы. Какой звук через что может пройти, и что из этого может получится — это одна из главных тем моей внутренней жизни.
—“Perlai ir Sakuros” — такой достаточно сакральный альбом?
Я не знаю. Мне хотелось такой…
— Интимный такой…
Да, мне хотелось, чтобы это был такой альбом, который человек может слушать где-то в одиночестве, наверное. Альбом, который может быть, если тебе грустно, или ты переживаешь расставание, или ты потерял кого-то — например, любимого человека. Или, например, кто-то даже умер, у нас у всех бывают такие моменты в жизни, когда прерываются какие-то связи с кем-то, кто был дорог. Мне хотелось в этом альбоме найти какие-то слова, которые хочется сказать человеку, что несмотря на все, он не один. Есть кто-то еще, кто чувствует себя похоже. Это всегда нам дает успокоение. Самое страшное, наверное, это когда с тобой что-то случается, ты думаешь, что теперь тебе одному надо решать, и никто в мире тебе помочь не может. Это самое страшное чувство, наверное, когда ты чувствуешь, что ты с этим камнем, который тебе надо нести на горбу, и ты один. Но ты никогда не бываешь один, просто в такие моменты иногда забываешь, что рядом есть люди, которые, может быть, переживают похожие ситуации, и тебе нужно поговорить или послушать кого-то, и ты поймешь, что ты не один.
—“Aš vis dar čia” — такое ощущение, что она состоит из двух отдельных частей. Такое ощущение, что в начале, в первые три минуты, — одна часть, и лет через двадцать — продолжение все той же истории…
Первая часть — это такие вопросы экзистенции, то, что ты спрашиваешь куда-то в тишину, во тьму, мы иногда говорим с кем-то, кого мы не знаем. Одни люди его называют Богом, другие никак не называют. Я, наверное, никак не называю. Просто иногда ты задаешь вопросы просто в пустоту, и даже, в принципе, не очень ждешь ответов, потому что некому ответить. И, с другой стороны, эти ответы где-то в тебе. А вторая часть песни — это чуть-чуть иронический взгляд на это все, и не обязательно серьезно.
— Первый клип, который появился, — “Ar ten kažkas”. Планируете ли еще что-то снимать?
Я посмотрю. В принципе, я люблю клипы, но иногда думаешь, нужно ли помещать песню в какой-то визуал. Потому что каждый человек, когда слушает музыку, у него в голове какой-то свой фильм, и иногда не хочется этот фильм испортить. Потому что, если я слушаю какую-то песню, я путешествую по каким-то мирам своим, а потом вижу клип, и этот клип разрушает визию песни. Я всегда и осторожно смотрю, и иногда, конечно, хочется. Я пока еще не решил, не знаю.
— Расскажите немного про театральный опыт работы — то есть, с театром вы сейчас как-то связаны? Что-то планируете?
У меня последний контакт с театром был в прошлом году, прошлым летом. Это было в маленькой деревне Шилува, там, где родился Эймунтас Някрошюс. Там был вечер, посвященный ему. Там были актеры из его последних спектаклей. Читали главные монологи из “Макбета”, из “Отелло”, “Гамлета” и других его постановок. Это, наверное, был последний раз, когда я опять вернулся на театральную сцену. А “Гамлет”, в котором я играл, закончился в 2013 году. Я провел с этим спектаклем 17 лет. Это, в принципе, очень долго. С 96-го года, когда мы начали репетировать, до последнего спектакля, — это было 17 лет с Эймунтасом Някрошюсом, постоянных встреч с ним, постоянных какиx-то исканий. Моя единственная роль, которую я играл в театре, это был Гамлет. А еще с Эймунтасом я работал над музыкой. Он ставил спектакль в Риме, пьесу Чехова “Иванов”. Я писал музыку к этому спектаклю. Это было поставлено, наверное, в самом большом театре в Риме, театре Арджентина. Это была итальянская постановка, итальянские актеры. Някрошюса была команда осветителей и ассистентов, и он мне доверил музыку написать к этому спектаклю. Это было очень интересная работа. Мы провели много времени в студии звукозаписи с Эймунтасом, и потом пару месяцев в Риме мы ходили и кофе пили. Это какие-то не только творческие, но и чисто человеческие воспоминания, потому что я считаю его своим учителем. Главным и реальным учителем, которого я встретил в жизни, и который дал мне много хороших уроков и советов. И еще я работал в 2012 году над музыкой к его спектаклю “Божественная комедия” Данте. Это был чуть-чуть другой принцип работы, но тоже было интересно, и мне очень дорог этот период моей жизни, период с Эймунтасом Някрошюсом. Мы много ездили по миру. “Гамлет” был показан в 39 странах мира. В некоторых — множество раз: в Италии, в России, — потому что в этих двух странах Някрошюса очень любят по сей день. Италию, наверное, я видел больше, чем среднестатистический итальянец. Мы изъездили всевозможные маленькие и большие города. По всему миру мы играли. Кроме Африки и Австралии, не на всех континентах. Но вот Азия, Европа, Америка, Южная Америка — мы изъездили достаточно много стран и участвовали в больших театральных фестивалях, и видели красивые театры, красивые большие сцены. Мне даже трудно поверить, что я туда попал. Это, наверное, подарок судьбы, по-другому я бы не знал, как это назвать.
— Опыт работы с симфоническим оркестром “Šiaurės Naktis Pusė Penkių”. Такой масштабный опыт хотелось бы повторить с другим альбомом?
У меня были мысли, когда я записывал последний альбом “Perlai ir sakuros”, что эти песни поддались бы исполнению с оркестром. Пока таких планов нет, но никогда не знаешь, что стукнет в голову, не знаю. А “Šiaurės naktis” — это альбом, который я записал, когда мы репетировали “Гамлета”, и когда начали его показывать. Альбом вышел в 98-м году. Я полностью был воодушевлен работой с Някрошюсом и этой атмосферой, которая в “Гамлете” была. Я этот альбом записывал долго. Когда мы катались по миру, я возил с собой небольшой магнитофон, записывал какие-то звуки на улицах и использовал потом эти звуки в музыке. И когда через 20 лет появилась возможность записать этот альбом с оркестром, я подумал, что именно этот альбом я хотел бы еще раз, с какой-то перспективой времени, посмотреть заново. И с помощью гениального молодого композитора Йевараса Ясинскиса мой старый альбом превратился в ноты для оркестра, а по нотам оркестр все сыграл. Еще появилась возможность это все записать в легендарной студии “Abbey road”, там, где записывались Beatles и Pink Floyd, и вообще все известные музыканты мира. Это такое место, где я был четыре дня в абсолютной эйфории, и меня переполняла радость с утра до вечера. Это место на тебя действует очень позитивно.
— Вы не планировали, что получится? Это не было какой-то мечтой?
Более реальная мечта была стать космонавтом и полететь в космос, чем записаться на “Abbey road”. В ту сторону даже мысль не шла. В какие-то молодые годы, когда мы только начали играть, я помню обложки группы Beatles, Pink Floyd, мы рассматривали какие-то фотографии, где они там записывают. Но не было мысли, что когда-то будет день, когда моя музыка тоже будет там звучать. Это был один из таких моментов в жизни, который я не очень могу осознать. Очень рад, что он случился.
— Еще хочу спросить вас про “Евровидение”. Вы — человек, который там побывал, который был на этой сцене и знает все, что там происходит. В этом году наши ребята, группа “The Roop”, имеют отличные шансы на победу?
Да, я думаю, что у них есть шансы. Потому что видно по реакции. Надеемся, что они улучшат ситуацию Литвы в “Евровидении”, потому что уже давно пора подняться на более высокое место. Уже сколько можно ждать?
— Если в этом году “The Roop” выиграют “Евровидение”, в следующем году мы сможем принять такое количество желающих?
Я думаю, да, конечно. Для любой страны, особенно для такой небольшой страны, — это всегда шанс быть увиденной. Почему “Евровидение” у нас имеет такой повышенный интерес? В принципе, где-нибудь в Великобритании или во Франции — они не смотрят на это серьезно. Мы можем понять это по тому, какие они присылают песни. Они даже не стараются выиграть. Это странный фестиваль и странный конкурс, мы несколько часов смотрим на исполнителей, которых мы никогда в жизни не видели. И, наверное, никогда не увидим после этого. Но в этот момент это бывает большой азарт. Такая небольшая страна, как Литва, — конечно, мы хотим, чтобы мир нас заметил. Это один из способов.
— В апреле у вас гастрольный тур по стране. Концерты будут во многих городах?
Не во многих. Восемь концертов в городах, которые побольше. Я иногда люблю делать такой тур. Мы делали тур в 89-м году, первый раз мы выезжали в концертное турне — это было 40 районных центров Литвы, и в каждом мы играли по 2-3 концерта. Это был очень большой тур. Месяца четыре, или пять, мы непрерывно концертировали. И оттуда, наверное, появился этот вкус жизни в турне. Жизнь музыканта в каком-то смысле — в прямом или не в прямом смысле — это жизнь в пути. Мне очень нравится путешествовать. Мой дед создавал карты северных районов, северных островов. Он всю жизнь провел в экспедициях. Мой отец любил путешествовать, мы с детства ездили в разные места. У меня уже это образ жизни. Хочется на несколько дней куда-то ехать, и потом чтобы возвращаться. Это чувство, переданное через кровь.
— Где можно приобрести ваш альбом?
В данное время альбом можно найти на Spotify, Apple music и на других — свыше 40 интернетных музыкальных платформ. А в физическом теле — таком, как компакт диск или виниловая пластинка, можно найти еще в каких-то магазинах, я об этом сообщу в своем Facebook.
— Нас сейчас слушает огромная аудитория и родителей, и подростков. Я знаю, что вы очень интересуетесь тем, что делает молодое подрастающее поколение музыкантов. Что бы вы могли порекомендовать, посоветовать, если человек чувствует потенциал? Потому что ваше творчество пришлось на тот непростой период, когда чтобы проявить себя, нужно было преодолеть серьезные препятствия… Сейчас легче, да?
Очень трудно сказать — это легче или тяжелее, потому что, да, мы начинали, когда не было выхода в интернет. Сейчас, если у тебя что-то получилось и ты выложил в интернет, у тебя сразу будет реакция. В 84-85-е годы люди переписывали музыку из кассеты в кассету, из пленки в пленку, и эта музыка понемножку так расходилась. Шла через руки, попадала в домашние фонотеки. Музыка играла на дискотеках. Чтобы попасть на радио, ты должен был пройти комиссию, которая решала, хорош ли ты, и соответствуют ли твои песни моральному облику советского человека, и были такие странные правила, которые не всегда можно было преодолеть. Но, с другой стороны, это было время, когда много рок-музыки было запрещено, и она была не очень легальна. Не то что запрещена, но и не то, чтобы свободно могла быть услышанной на телевидении или на радио. У людей был голод к музыке современной. Музыке, которая была модная в Европе и Америке, и это, конечно, повышало интерес людей. Они искали, кто что играет. И, конечно, первые концерты были достаточно дикие. В советское время нельзя было танцевать, нельзя было вставать со своего места, махать руками во время концерта. Как только эта вся империя пала и все запреты исчезли, я помню, несколько лет просто палку перегнули в другую сторону. На концертах люди прыгали, ломали стулья, ломали кости, залезали на сцену, кричали, то есть это была дикая радость, дикое ощущение свободы. Нужда проявить себя, то, что было зажато, то, что не разрешали делать. Потом как-то все успокоилось. Сейчас уже люди чувствуют свои границы. Это был очень интересный период. Сейчас у молодых исполнителей другие барьеры, которые нужно преодолеть. Они просто другие. Но легче ли это, я не знаю. Все равно все начинается с хорошей песни. Если ты хочешь, чтобы тобой интересовались, ты должен написать хорошую песню, на которую люди реагируют. С этого все начинается. Когда у тебя есть хорошая песня, тогда уже не важно — те времена это, или эти, тогда люди делятся этой песней, и у тебя какие-то двери открываются, тебя начинают приглашать куда-то, на концерты. И ты находишь свой путь каким-то образом.
