Владимир и Альгимантас приветствуют друг друга, обнимаются и делятся воспоминаниями, Альгимантас спешит по делам.
«Литва прекрасная страна - особенно в то время, это был островок свободы... С позиции Москвы мы были глубокой провинцией, поэтому они на многое тут закрывали глаза. И это нам помогало», - делится своими воспоминаниями Владимир.
Авторы проекта и названия тогдашнего кафе – архитекторы Альгимантас Насвитис и его брат Витаутас, который ушел из жизни 8 января. В 1970 г. интерьер ресторана был включен в cписок архитектурных памятников Литвы, охраняемых государством.
А в советские годы это было место, где царил дух свободомыслия, где собирались выдающиеся люди современности и звучал джаз.
В «Неринге» можно было встретить художника Стасиса Красаускаса, поэтов Стасиса Межелайтиса и Альгимантаса Балтакиса, певца Валерия Агафонова. Бывали тут и заезжие гости - поэты Иосиф Бродский, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Владимир Высоцкий и даже физик, диссидент, лауреат Нобелевской премии Андрей Сахаров.
«В «Неринге» собиралась признанные и высоко ценимые системой поэты и ученые, но вместе с ними прекрасно сочетались, возможно, не совсем сочетались, но сосуществовали, диссиденты. Достаточно упомянуть советских диссидентов, таких как Пранас Моркус, Юозас Тумялис, Томас Венцлова, Александрас Штромас»,- пишет в вступительном слове к выпущенной в прошлом году книге Неринги Йонушайте «Кафе «Неринга»: возвращение в легенду» философ Леонидас Донскис.
Донскис также очень точно передает и свое собственное ощущение этого места: «Я бы назвал «Нерингу» историческим островом преодоления страха в океане, на горизонте которого были только несвобода, ложь и ужас».
Легендарный участник джазового «Трио» Владимир Тарасов, который в 1967 году из Архангельска переехал в Вильнюс, себя диссидентом не считал, однако за любовь к стихам И.Бродского, знаменитого посетителя «Неринги», все же пострадал.
...Владимир осматривается, благодарит официантку Расу за принесенный эспрессо, поздравляет с праздниками и мы начинаем беседу.
- Владимир Петрович, как Вы попали в «Нерингу» и как в Нерингу» пришел джаз?
Работая в филармонии, я познакомился со Славой Ганелиным, и когда нас расформировали, я ушел работать в оркестр радио, а потом уже примерно в 1968-69 году со Славиком начали здесь играть в «Неринге» и продержались три с небольшим года. Были два пианиста - Альгис Реймерис и Слава Ганелин, Гриша Талас играл на контрабасе, я же был барабанщиком.
Надо сказать, что в те времена в каждом ресторане и кафе играли оркестры, поэтому у музыкантов тогда работы было очень много, значительно больше, чем сейчас. А тогда с Ганелиным мы уже начали играть дуэтом, ездили на фестивали и играли в «Неринге».
- Как часто Вы тут играли?
- Я играл каждый вечер с семи и до упора. Ведь мы тут играли музыку, которую очень любили, джаз то есть. Кроме того, в этом кафе не танцевали, это уже после нас они сделали такое танцевальное кафе и началась дискотека. А тогда — нет, поэтому мы с удовольствием играли то, что нам нравилось. Только если с Альгисом Ремейрисом мы играли более традиционный джаз — Коул Портер, Гершвин, традиционные джазовые темы, то Славик тогда играл в стиле Билла Эванса и Пола Блея, и мы постепенно на базе этого стали придумывать свои композиции. Кафе было очень популярное, зал был полон каждый вечер.
- Кто из литовских интеллигентов вам запомнился?
- Да тут собирались практически вся интеллигенция. Собиралась техническая интеллигенция из Академии наук, юристы. И, естественно, творческая интеллигенция, то есть писатели, художники, поэты. Например, замечательный Томас Венцлова, Паулюс Ширвис, фотограф Витас Луцкус.
Профессорский столик был в малом зале, потому что думали, что здесь микрофонов нет и никто не подслушивает. Наивные, конечно, люди. Хотя в основном считали, что КГБ ставило прослушку в большом зале, где мы играли, потому что там боксы установлены. И когда литовские родственники приезжали к кому-то сюда из Америки, их обязательно селили в гостиницу «Неринга», и вот они тут тоже сидели и слушали джаз, а их прослушивали. Мы знали, что здесь все прослушивается и стукачей полно, а они знали, что мы знаем.
- Приходилось придумывать свой Эзопов язык или люди по этому поводу особенно не переживали?
Я сам видел, как у спекулянтов в туалете «Неринги», махая удостоверением перед их лицом, отбирали сигареты и что-то еще, но не уверен, что они составляли какой-нибудь протокол и куда-то все сдавали.
Да, приходили диссиденты... Но в основном послушать музыку. Многие из них были наши знакомые, друзья. Мы сами диссидентами, конечно, никогда не были, это совсем другой мир, для этого надо столько смелости! Мы просто играли, и играли с удовольствием. И ведь почему у нас не было ограничений по времени? Потому что публика собиралась такого класса! Мы с удовольствием играли для них. Это были 60-е, и они были во всем мире такими — эта волна, которая накрыла всю планету.
- Как вам кажется, почему именно «Неринга» стала центром притяжения такого количества светил того времени?
- «Неринга» находится в центре города. А благодаря двум гениальным братьям, архитекторам Насвитисам, она была замечательно спланирована. Есть малый зал, и кто хотел, поговорить, мог пойти туда, хотя мы никогда особо громко не играли. Акустика там была хорошая, небольшой, но рояль. Сцена приятная, не танцуют. Сейчас уровень громкости музыки в этих кофейнях просто зашкаливает, хотя этого нет ни в одной цивилизованной стране: люди должны разговаривать. А здесь все как раз было замечательно. Мы могли играть на любом уровне громкости, нас очень внимательно слушали, нам не нужно было никого «перекрикивать».
На входе в ресторан стоял такой Торба, литовец, кажется из Аргентины. Он знал, кого надо пускать, а кого нет. Он и нам помогал. Ведь у «Неринги» всегда были очереди, но когда к нам приходили друзья, мы все время ему показывали, кого пропустить, и он открывал дверь и пропускал.
- После завершения выступления или в перерывах Вы шли, наверное, со всеми посидеть? О чем говорили?
- Да, у нас был свой столик недалеко от фонтана, с левой стороны, и даже своя комната была, где мы хранили инструменты. Мы садились, брали кофе, нас тут замечательно поили-кормили, и мы тут же обрастали друзьями, которые слушали нашу музыку. Точного расписания нашей игры не было, мы могли отдыхать, сколько хотим.
О чем говорили? Вы знаете, в каждом времени есть свои темы. Тогда было очень много разговоров об искусстве. О политике не говорили, по крайней мере, в нашем кругу, в лучшем случае рассказывали анекдоты.
Тогда было очень много джаза, много музыкантов, и каждый из них был индивидуальностью. Выпускалось огромное количество пластинок, которые привозились. Это было золотое время и для Европы, и для Америки.
- В книге Неринги Йонушайте о ресторане «Неринга», которую мы держим в руках, на языке оригинала приводится стихотворение «Кафе «Неринга» Иосифа Бродского, посвященное Томасу Венцлове, как и воспоминания самого Венцловы... Вы ведь с Бродским были знакомы?
Бродский — это великий поэт. Его стихи я узнал еще раньше. В каком-то смысле я и оказался в Вильнюсе, потому что у меня были проблемы из-за его стихов в Архангельске, откуда я родом. А он как раз был в ссылке, в архангельской деревне Норенская. Я же примерно в 1965 году открыл там джазовый клуб и читал его стихи, ходившие в самиздате.
Тогда в Архангельске было еще больше свободы, чем в Вильнюсе, ведь это был крупнейший российский порт. Там были одни иностранцы и, конечно, моряки, фарцовщики и проститутки. Там было разрешено играть все, потому что музыка была для иностранцев. Я играл в Интернациональном клубе моряков, в замечательном биг-бенде с 14 лет. Вот там атмосфера была такой, что там Советского Союза как бы и не было. Но тот Архангельск, конечно, кардинально отличается от нынешнего. Сейчас он, наоборот, стал советским.
Но тогда там было кафе "Золотица", где нам разрешили организовать джазовый клуб. Я тогда уже увлекался поэзией, живописью, тогда все этим увлекались... Читали Марину Цветаеву, еще не издававшуюся, Осипа Мандельштама, «Собачье сердце» Булгакова, даже «Доктора Живаго» мы читали в самиздате. И кто-то мне привез тетрадку Бродского, я и прочитал ее со сцены.
А в перерыве меня два молодца вызвали в гардероб, в стенку вдавили и сказали: «Ты свой паршивый джаз играй, а вот этого, чтобы здесь не было». Что делать, нельзя, так нельзя. Я всегда шучу, что очень удобно быть барабанщиком, если что я говорю: Ну что ж вы хотите от барабанщика?
- C автором стихов Вы встретились уже в Вильнюсе?
Литва прекрасная страна — особенно в то время, это был островок свободы... Куда ездили в основном? В Эстонию и Литву. Художники, поэты, писатели из Москвы и Санкт-Петербурга приезжали, потому что Литва была оккупирована значительно позже, не в 1917 году, а в 1939-ом. И какой-то глоток свободы тут еще был, плюс, с позиции Москвы, мы были глубокой провинцией, поэтому они на многое тут закрывали глаза. И это нам помогало.
Однако, что касается изобразительного и писательского искусства, то в Москве и Питере они расцвели сильнее, значительнее. Так как этих людей просто не подпускали к власти: сиди себе там за забором, рисуй свои картинки, пиши свои стихи, и все! А здесь наши художники так называемого андеграунда, которого, по сути, и не было никогда, были членами Союзов художников, писателей и других организаций. Они были приручены, прикормлены, и это, конечно, влияло на их творчество. А ведь в искусстве компромисс невозможен.
Такие трагедии случаются и с музыкантами. У нас ведь потрясающая джазовая школа, которую, мы, по сути, создали, а музыканты вынуждены играть на приемах, в ресторанах. А я, например, считаю, что если ты сыграл в ресторане, речь сейчас не о джаз-клубах, конечно, то так и будешь всю жизнь играть как в ресторане, потому что джаз — это совсем другое. Это музыка свободных и свободомыслящих людей. Но понять музыкантов конечно можно, потому что зарабатывать надо.
А ведь Вильнюс — это единственная европейская столица, в которой нет ни одного джазового клуба. Это просто стыд и позор! Есть и музыкальная академия, и консерватория, людей готовим, а работать им негде. У нас отношение к джазу просто чудовищное. Вроде бы и Советского Союза нет, а менталитет у всех этих начальников все равно советский. Видимо, должно пройти время и должен нарасти культурный слой...
- Вы проработали в «Неринге» сравнительно недолго, что заставило вас уйти?
- Об этом рассказывал и Григорий Талас, что, так как вы играли с закрытыми глазами, одна недовольная посетительница, которая других называла алкоголиками, вас записала в наркоманы.
- Да, это была полная ерунда. Донос написала администратор кафе, которую пристроили туда после того, как она поработала санитаркой в сумасшедшем доме. Предполагаю, что её туда просто заслали, чтобы присматривать за посетителями инакомыслящими. Она попала в совсем другое окружение и ненавидела всех и вся.
Если человек играет с закрытыми глазами, то он обязательно алкоголик и наркоман? А я вообще в жизни даже пива не пробовал. Я абстинент. Но им же надо было перед властями отрабатывать деньги. Они и в Архангельске меня преследовали, а потом уже и в «Нерингу» постоянно приходили.
- Это были безобидные разговоры или вас предупреждали, угрожали?
- Нет, угроз не было. Мы их вообще не интересовали, а, скорее, наоборот, мешали им своей музыкой. Видимо, это и было настоящей причиной нашего увольнения.
Нами заинтересовались уже позже, когда мы начали ездить с концертами на Запад. Нас вызывали в Министерство культуры или в филармонию и инструктировали: в публичные дома не ходите, виски не пейте и так далее, это просто бред какой-то!.. И мы обещали, что никуда не пойдем, а если нас будут вербовать, то тут же сообщим куда следует.
Как-то пришел один кэгэбэшник в филармонию на «собеседование» перед нашим выездом, и я понял, что он чего-то хочет. Так вот я его просто в лоб спросил: «А вам что-нибудь привезти из поездки?». И он говорит: «О, ребята, спасибо большое, привезите мне блок «Мальборо» и пустые видеокассеты». И это привозили не только мы, это делали все артисты, все возили им взятки. Вот и Майя Плисецкая вспоминала, что они им даже колеса для машин заказывали... А этот наш куратор потом говорил, что не только ему, но и начальнику надо бы что-то привезти...
Я называл эту игру пинг-понгом, надо было знать, как им ответить для того, чтобы наше «Трио» обезопасить. И хорошо, в общем, отыграли.
- Мы в разговоре упомянули диссидентов, и получается, что история снова сделала виток, и сейчас страны Балтии, как и в те времена, снова стали местом пристанища для российских, назовем их так, политических эмигрантов...
Но вспоминаю, как тогда к нам приезжал такой Юрий, фамилию сейчас не вспомню, его потом посадили надолго. Так вот у него в Москве была подпольная типография, и он тогда, в 60-е годы, издал и «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова, и «Собачье сердце», причем, с такой любовью — в кожаном переплете. Был и «Дар» В.Набокова. У меня до сих пор есть эти книжки. Он всегда привозил мне эти книжки, для меня он был героем. Жил он в Москве у метро Курская, я у них останавливался. Они их вместе с женой печатали.
Мы также очень дружили с Натальей Горбаневской (русская поэтесса, переводчица, участница диссидентского движения — DELFI). Несколько лет назад телевидение снимало фильм о ней в Париже, и мы встретились. Это было незадолго до ее смерти... Ведь в знак протеста против введения советских войск в Чехословакию она вышла на демонстрацию с грудным ребенком.
Мы с ней долго разговаривали, я у нее всегда спрашивал, как это она не боялась... На что она отвечала: «Володенька, так это же счастье было выйти, потому что можно было высказаться». Ребенок-то в конце в концов ее и спас. И я помню, как она была у меня на концерте, а когда я бывал в Париже, то приходил к ней и она кормила меня борщом...
- Раньше литературные кафе были распространены и в том же Париже, и даже чуть ближе к нам — в Риге, Кракове, но сейчас они как будто утратили свою актуальность...
- Да, они сейчас не существуют. Ведь и в Вильнюсе их было больше. Одно действовало у Кафедральной площади, где сейчас расположен офис «Саюдиса», а другое - в здании Союза писателей. Оно действует и сейчас, но не так популярно.
И атмосферы той уже нет. Все живет в своем времени. Это не то, что мы стали хуже или лучше, просто время изменилось. И это необходимо понять и принять. Нет ничего хуже попыток жить прошлым... Все, это время прошло, это уже история.
Как-то, в 1998 или 1999 году, я ехал по Америке, я тогда жил в Нью-Хейвене, в Конектикуте, и ехал через Нью-Йорк в Сан-Франциско, выезжая из Нью-Йорка, включил радиостанцию, которая 24 часа в сутки играла потрясающий джаз. И мы едем с компанией, все замечательно, впереди девять дней дороги, и тут я слышу, что гениально играет какой-то саксофонист, и барабанщик тоже здорово играет, и тут объявляют, что это, оказывается, наше «Трио»! А я себя даже не узнал (смеется). Вот так бывает. Это было другое время, и все это осталось там.
- Как вам кажется, какое влияние оказал «нерингский период» на Ваше творчество?
- Была, наверное, какая-то химия...
- Да, вот именно химия и была! Потому что в этот момент на сцене происходит именно химия. Просто ты чувствуешь, что идет, оно само играет. И зритель это чувствует.
Мы ведь со Славой Ганелиным играли дуэтом сначала. Мы не могли найти контрабасиста. Гриша Талас хороший контрабасист, но он фотограф, он занимался совсем другими делами. Те контрабасисты, которые были, они были более традиционные, у них не было той подвижности, а так как у нас с Ганелиным происходило смешение двух стилей, то тут третий человек должен был лавировать между нами, как рыба. И к нашему счастью, мы встретили Володю Чекасина, который мыслил точно так же, но играет по-своему, со своим видением музыки. До этого у Ганелина было свое трио, у нас с Чекасиным - свои составы. И предыдущий опыт каждого из нас дал какой-то невероятный сплав музыкальный.
И так действительно сложилось, что именно в Вильнюсе мы встретились: Чекасин приехал из Свердловска, Ганелин приехал из Москвы, а я — из Архангельска. И именно здесь мы создали свою литовскую школу джаза.
- Заходите в «Нерингу» сейчас?
- Очень редко. И только по таким случаям, как сейчас, когда нужно с кем-то встретиться или показать этот легендарный ресторан гостям.
