На награду также претендует режиссер спектакля, руководитель Русского драматического театра Литвы Йонас Вайткус и исполнитель роли сына графа Глостера Вячеслав Лукьянов.
«Про что ведь «Король Лир»? Про самый великий грех — про гордыню, с одной стороны, и про неблагодарность - с другой, а также про раскаяние», - говорит Витаутас Анужис.
Витаутас Анужис, воспитанник знаменитой театральной школы Юозаса Мильтиниса, в интервью DELFI рассказал о своих первых актерских ролях в родном Паневежисе, годах учебы в Щукинском училище и о сотрудничестве с Йонасом Вайткусе в Русском театре Литвы.
- Уважаемый Витаутас, расскажите пожалуйста, о начале Вашего творческого пути, когда сначала Вы посещали студию Юозаса Мильтиниса, где были востребованы и были, как говорится, на коне. И о последующих годах, когда уехали в Москву и поступили в Щукинское училище...
Тогда в театре была и вся плеяда паневежских артистов — это и Д.Банионис, и Б.Бабкаускас, и Г.Карка, В.Бледис, и Э.Шулгайте, и К.Виткус — все это ядро Паневежского театра, которое с 1940 года создавало театр. Были и прекраснейшие спектакли, и великие роли.
Это со мной осталось на всю жизнь, ведь это был возраст, когда берешь все, это вносит вдохновение во все аспекты жизни - и социальные, и творческие. Паневежский театр был несходящей темой как в литовских журналах, так и союзных. Про Д.Баниониса просто ходили анекдоты, настолько он был популярен. И заслуженно популярен, настолько он был и талантлив, и работоспособен, он был верным учеником Мильтиниса.
Что ж, пожалуй, тогда я был «мальчишкой на коне» в своих мечтах, в этом нереальном мире, когда казалось, что стать Д.Банионисом или Б.Бабкаускасом — это раз плюнуть. И я был готов от всего отказаться, лишь бы быть рядом с ними и учиться у них. С утра в театре были репетиции, днем — студийные занятия, вечером спектакли... Мы все время находились в этом космосе Ю.Мильтиниса и Паневежского театра.
С другой стороны Паневежис — небольшой город, в котором зазвучало имя такого театра. Хотя его творческим фундаментом был французский театр, школа Шарля Дюллена, учителя Мильтиниса, с которым работали Жан-Луи Барро, Жан Вилар, Маргарита Жамуа и другие звезды первой половины 20-го столетья, когда и русский и французский театры переживали звездный период. И вот с этими философскими и эстетическими идеями Мильтинис приехал в Литву и создал свой театр. Это был словно оазис высочайшей пробы театральной культуры.
Тогда я жил двумя жизнями — был мальчишкой, который бегает по набережной Невежиса и гоняет на велосипеде, а потом и на мотоцикле, проводит веселые дни с друзьями. И была святыня — Паневежский театр.
Я не был глупым, глупость была, наверное, возрастная, но так я все-таки понимал, что после пика наступает некоторый спад и это витало в воздухе. Потом я закончил 11-ый класс и надо было принимать решение — или я остаюсь в Паневежисе, или еду в Москву.
- Переезд в Вильнюс — такого варианта не было?
Надо сказать, что мой отец не хотел, чтобы я становился актером... Сам он был преподавателем английского языка. Я учился хорошо, у меня была только одна четверка по русскому языку и литературе, все остальные — пятерки. Он видел меня медиком. Оба мои родителя были великими педагогами, любили меня. Отец не запрещал мне стать тем, кем я хотел. Но он сказал: «Тогда уезжай. Мильтинис же уехал в Париж, и тебе нечего тут делать». И сейчас я это же говорю своим детям, и своим студентам — надо уезжать, никогда не надо засиживаться на одном месте.
Но надо сказать, что когда мы с Мильтинисом прощались, он мне сказал: «Ты очень будешь жалеть»...
Но меня беспокоило то, что с русскими языком у меня было плохо. Недаром у меня четверка по русскому языку. Я тогда поехал поступать в ГИТИС. Я прошел первый тур у профессора Собиновой, которая сказала, что берет меня на третий тур, но предрекла, что из-за языка дальше я не пройду. Это был кошмар...
Тогда я встретил Эллу Матвееву, художника, бесконечно преданного Паневежскому театру. Она стала меня упрекать в том, что я предал Мильтиниса. И Матвеева мне сказала, что поступать надо было только в Щукинское училище. Это потом уже я для себя уяснил, что есть две большие школы в Москве — это МХАТ и Щукинское училище...
- Кто набирал курс в Щукинском?
Правда, после этого был экзамен по русскому языку, где все нормальные абитуриенты писали сочинение, а я, так как заканчивал национальную школу, писал диктант по «Воскресению» Л.Толстого. Потом я узнал, что сделал 64 ошибки. Но Альберт Григорьевич меня успокаивал, говорил: «Не переживай, Витас, это может быть признак талантливого человека».
Ну и тут началась трагедия. Процесс обучения я сравнивал с Паневежисом, и для меня это все было кощунством — так разбирать по полочкам все актерское искусство. Я ведь не понимал еще величия Щукинской школы. И что она отделяет ремесло от творчества. Это я сейчас своим студентам цитирую пушкинского Сальери: «Музыку я разъял, как труп, поверил я алгеброй гармонию“... И это абсолютная правда. Потому что настоящий художник должен владеть ремеслом. Не иметь под собой ремесла - значит заниматься неполноценной художественной профессией.
Но тогда я этого не понимал, я плакал... В училище была пожарная лестница, на которой я мог уединиться, и я плакал. По Паневежису, по Литве, по дому, по Мильтинису.
Первый год был очень тяжелым, я страдал, был гордым в своем страдании, это выглядело несколько смешно. А преподавали нам замечательные люди, например, Вера Констатиновна Львова. Мы шутили, что она еще самому Е.Вахтангову преподавала, столько ей было лет. И опыт огромнейший. И боялся я ее жутко. Были 5-6 педагогов, которые преподавали нам "школу". То, что я с Велтой Жигуре-Анужене и сейчас преподаю, будучи профессором Академии музыки и театра Литвы, а до этого — в Клайпедском университете.
- Вам ведь и сама Алла Демидова преподавала?
А мне было 19 лет, и в 19 лет сыграть Чехова не так-то просто. Но в то время она играла Раневскую в «Вишневом саде» у Любимого, В.Высоцкий играл Лопахина. И она сделала так, чтобы я мог приходить и смотреть спектакли. И на репетиции мы приходили и на Таганке и у А.Эфроса... Она приезжала на своих «жигулях» в Вахтанговский переулок. И потом на огромной скорости уезжала и говорила, что вообще не будет «этой ерундой - педагогикой- заниматься». «Зачем я должна тратить свое время и свой талант на вас? Зачем!?» Уезжала, и не появлялась по две недели на занятиях. Ужас! Но потом как-то все получилось.
Потом она, правда взяла паузу и говорила, что заниматься театральной педагогикой очень тяжело, и это действительно так.
С годами я понял, что великие актеры отнюдь не всегда великие педагоги, скорее наоборот. Как и талантливые учителя не всегда такие же хорошие актеры. Это совершенно разные профессии. А педагогика театральная - она тяжелее...
- У вас ведь были варианты остаться в Москве — у того же Марка Захарова, у А.Эфроса... Но вы решили вернуться в Литву?
- Я очень скучал по Литве. Вернулся, и хотел посмотреть у Ю.Мильтиниса «Царя Эдипа», попросил Далю Миленайте спросить у Шефа, а Мильтиниса мы Шефом называли, можно ли посмотреть репетиции. Она очень удивилась и предложила просто придти в зал и посмотреть. Но я не мог.
Она спросила, а Мильтинис ответил: «Нет, нельзя, уехал, значит, уехал. А ведь я ему сказал, что он будет жалеть. Нельзя! И предупредите дежурного, что если появится, чтобы его не пускали. Хочет, пусть покупает билет, да и билет ему не надо продавать!».
В общем, была такая реакция. Но потом уже все было нормально, и мы общались, радовались встречам.
- После 30 лет в Клайпедском театре Ваша первая работа в Вильнюсе — роль в спектакле «Тот, кто получает пощечины» в Русском театре... Как вы оказались у Йонаса Вайткуса?
Потом Йонас в Клайпеде ставил Г.Граяускаса «Девочка, которую боялся бог». И потом он пригласил меня сыграть в андреевскую пьесу. И надо сказать, что этот человек значит много в моей судьбе.
К тому же в Клайпеде к тому времени с моей женой Велтой, моей однокурсницей по Щукинскому училищу, мы выпустили латышский актерский курс, который сейчас является цветом не только Лиепаи, но и всей Латвии. Моя жена латышка, я говорю по-латышски, и мы согласились выпустить латышский курс. И все потому, что в Латвии актеры, обучающиеся в Риге, в ней и остаются, и тут было решено набирать актерский курс для Лиепайского театра в Клайпедском университете. Сейчас сам К.Боголомов у них ставит, они ездят по Европе, все 16 наших выпускников работают.
Так вот, в 2010 году мы выпустили этот курс, и наступило какое-то опустошение. Театральное здание Клайпедского драматического театра было закрыто на реконструкцию, театр встал на гастрольные рейсы и перспектив серьезной работы не намечалось... Тут и раздался звонок Вайткуса, он спросил, где я, я сказал, что в Клайпеде. «А чего ты там сидишь? Приезжай в Вильнюс». Он пригласил меня на роль во «Враге народа» по Г.Ибсену и в спектакль «Тот, кто получает пощечины».
- Второй вашей работой в Русском театре стал король Лир в его же спектакле. В начале капризный и избалованный, а потом — по-детски ранимый и изумленный... Как шла работа над ролью?
- Когда я приехал в Вильнюс, Вайткус сразу сказал: «Готовься к Лиру». Тогда мне показалось это странным. Как так? Лир - старик, а я ведь еще не такой старый, чтобы его играть! Но мысль была посеяна. Потом, как всегда бывает у Вайткуса: вдруг, давай, ставим!
Когда я уже взял текст, то решил, что добром тут не кончится. Это был ужас. Я думал, что это запрогроммированный провал. Я думал, что меня потопит русский язык, русская речь. Ведь после Москвы я ничего не играл на русском языке. Л.Андреева, да, но это совсем другое. Когда это не стих, ты можешь выкрутиться, а тут негде спрятаться. И я очень много работал над текстом. Хотя я думал, что у меня не получится.
Поехали семьей на лето на озеро, в усадьбу, там есть такой мостик, людей никого, и я там на этом мостике страдал. На столике текст, а я ору, учу, репетирую. Велта играла все остальные роли... И вдруг случился перелом, вдруг пошло. Вот тогда я был на коне, тогда я уже не боялся текста и начал им манипулировать, играть. Тогда открылись все духовные и интеллектуальные ценности этой пьесы.
- А сам Лир как Вам открылся?
Но его все время хотелось играть и репетировать. Про что ведь «Король Лир»? Про самый великий грех — про гордыню, с одной стороны, и про неблагодарность с другой, и про раскаяние. Неблагодарность — это дети, и плюс раскаяние перед лицом смерти. И конечно про двойствоенность всего нашего бытия.
Человек живет в мире своих каких-то иллюзий, но вокруг существует реальность. В конце третья точка — полная обструкция, смерть. И все эти точки человеческого бытия трагические, и когда ты их ощущаешь, ты чувствуешь, что обращаешься к каким-то основополагающим вещам, думам о бытии, и это то, что мне сейчас интересно.
- Как вы оцениваете решение Й.Вайткуса отказаться от костюмов и сценографии? Ведь тут не только король, но и режиссер рисковал оказаться голым...
- Вначале я думал, что это идиотизм, что это какой-то ужас. Но я всегда очень доверяю режиссеру, и это оправдалось очень быстро. То, что я вижу из кулис и то, как я чувствую, мне кажется, что это был правильный ход. Он ведь продумывал сценографию, работал с художником, но потом отказался от этого. Это решение пришло не сразу.
Й.Вайткус, конечно, великий режиссер. Как-то очень быстро стало ясно, что так и надо. Концентрация, направленность стала очень внутренней. Ничем не разбрасываясь, ты знаешь, что не получишь ни кресла, ни какой-то другой опоры. Ты голый, вот и все. И когда ты остаешься голым, то все поиски становятся внутренними. Все в Шекспире и все в тебе.
И мне, конечно, очень хотелось его понять. И я понял, что есть очень простые жизненные категории, и только в них и надо вникать и их искать. Эти категории — греха, раскаяния, неблагодарности и смерти.
- Спасибо за беседу.
