Но нет у нас в ближайшие дни ничего «круглого». Декларация о государственном суверенитете была принята белорусским парламентом 27 июля 1990 года. СССР распался в декабре 91-го, так что и до этой круглой даты еще надо дожить. Правда, на торжественных мероприятиях, транслируемых по белорусским телеканалам, почему-то упорно настаивают на судьбоносном для страны 20-летии именно в эти дни. Загадка!
А 3 июля 1944 года – для белорусов, действительно, очень памятная дата, в этот день Минск освободили от немцев. Официозом в 1996 году было принято решение 3 июля отмечать главный праздник страны - День Независимости (День Республики). Этот вопрос выносился даже на референдум. С предсказуемым результатом, как и на всех наших выборах и референдумах. Так что формальности соблюдены. Я, честно сказать, до сих пор не совсем понимаю логику этого решения, поскольку война с оккупантами на белорусской территории продолжалась еще не один месяц после 3 июля…
Моя мама, Янина Савицкая, минская подпольщица, пережившая в оккупированном Минске всю войну, все три тотальные немецкие зачистки подполья – была категорически против того, чтобы главную для нее дату - Освобождение Минска - превратили в некий абстрактный День Независимости. И я на ее стороне, для меня 3 июля – День Освобождения Мамы.
…От первых же бомб, сброшенных на электростанцию, вспыхнул спичечным коробком, на глазах у кормящей в палисаднике десятимесячную дочку Нины, ветхий домишко в Сторожевском тупике.
Сгорел со всем незамысловатым скарбом молодой журналистской семьи, снимавшей там комнатушку. Удивительно, но по счастливой случайности рядом на скамейке оказалась ее дамская сумочка со всеми документами. Попросив кусок тряпки у соседей, Нина соорудила два внутренних кармана на летнем платье, куда спрятала свое единственное достояние: бумажки с печатями. Всю остальную жизнь она носила документы только на себе. Травматическая память.
Так ленинградские блокадники и сегодня после сытного обеда сметают крошки хлеба со стола в ладошку, украдкой отправляя их в рот...
Могилевское шоссе, запруженное толпами женщин и детей, немецкие самолеты расстреливали из пулеметов на бреющем полете. Нина, несшая девочку на руках, упала, и все подумали, что она погибла. Нет - каблук сломался.
В деревне у сестры Нина пробыла полтора месяца, ходила на полевые работы: кормила ребенка и свекровь. Но вскоре мужа сестры, выбравшегося из окружения, выдали немцам соседи. Он был коммунистом. Его избили на глазах семьи, и уже бездыханного, швырнули в грузовик. Нина поняла, что ей - собкору московской газеты, жене воюющего офицера - нужно уходить в Минск.
По улицам родного города Нина шла, низко опустив голову, не хотелось смотреть на немецких солдат. Бредя с опущенной головой, она вдруг увидела среди массы форменной одежды цивильные штаны. Штаны остановились. Штаны двинулись следом. Нина подняла глаза от земли. Обладателем штанов оказался друг ее мужа Борис Чирко, с которым ее познакомили за 10 дней до войны. «Я главный инженер на дрожжевом заводе, приходите, Нина, завтра к проходной, помогу с работой», - сказал он тоном, не терпящим возражений. А она, конечно же, мучилась и недоумевала, как же это советский инженер и вдруг у немцев работает, да еще и главным? О том, что Борис Чирко оставлен для работы в подполье, Нина узнала много позже. Табельщицей в конторе она просидела всего два дня и поняла, что от докучавшей солдатни нужно сбегать куда подальше, к рабочему люду, к замотанным в платки бабам.
В заводскую подпольную организацию Чижичка, как называли худенькую Нину старшие работницы, вовлекла Феодосии Никифорова, работавшая в паточном цехе фасовщицей. Феодосию арестовали прямо на заводе. Позже на заводских воротах показательно повесили троих: старика, девушку и мальчика. Нина перебралась к подруге в Заславль, где уже действовал подпольный райком партии.
3 июля 1944 года - день освобождения Минска - Нина встретила в погребе частного дома на Старовиленской. В этом погребе она с дочкой и еще несколькими семьями фронтовиков, провела несколько дней. Город не обстреливали, но то, что надвигаются грандиозные события, все чувствовали кожей. Немцы лихорадочно сновали, суетились, а потом вдруг исчезли. Во всяком случае, Нине это запомнилось именно так - были и не стало.
Когда она выбралась из подвала, был очень жаркий день. В грузовых машинах в город въезжали наши. А танка - того что сейчас у Дома офицеров - не видела, не пришлось. И не верилось, что осталась жива... Но вскоре ее об этом с осуждением спросили прибывшие вслед за освободителями чиновники: «А почему вы не погибли?»
Правда, надо отдать должное, - не наказали. И даже в комсомоле восстановили. И даже не отпустили на довоенную работу в «Пионерскую правду» - белорусскую печать требовалось налаживать. Но присланная из белокаменной, главный редактор главной детской газеты республики тут же одернула имевшую собственное мнение Нину: «Как это ты в ЦК комсомола высказываешься, мол, я думаю то-то и то-то... Разве ты забыла, где провела войну?..»
Но она помнила это до дня своей смерти. И теперь помню я. И моя дочка тоже. Думаю, что и все последующие члены долгой семейной цепочки будут чтить 3 июля, как главный наш день - Освобождения Нины…