Оценивая войну России против Украины, большинство исследователей исходят из того, что она порождена стремлением Москвы восстановить свою империю, которую она потеряла с распадом Советского Союза. Двадцать лет назад Збигнев Бжезинский писал о том, что «без Украины Россия перестанет быть евразийской империей»1, а В. Путин постоянно повторяет, что намерен в той или иной форме бороться за «историческую Россию», под которой понимается страна в границах если не Российской империи 1913 г., то СССР 1989-го.
Иначе говоря, постимперская травма считается основной реальной причиной (формальные типа «нацификации» Украины или расширения НАТО мы не рассматриваем) российской агрессии. Если принять эту гипотезу, возникает вопрос: почему, например, европейские империи, терявшие когда-то входившие в их состав территории, не пытались через 30 лет после их утраты затеять такие же «реконкисты»? На мой взгляд, тема нуждается в глубоком осмыслении, и ответ на этот вопрос не может сводиться к тезису, что «у русских всё не так, как у европейцев». Даже если различия и имеются, их нужно должным образом оценить.
На мой взгляд – и я посвятил этой теме одну из своих книг2 – фундаментальным отличием России от западноевропейских империй является то, что последние (Испания начиная с конца XV века, Франция с середине XVI, Великобритания с начала XVII, Бельгия со второй половины XIX, а Германия и Италия – с конца XIX столетия) строили свои империи, став до этого централизованными, и я бы сказал – национальными государствами. Это помогло европейцам пережить распад своих колониальных империй (не без проблем, но всё же) – и, более того, мне сложно преодолеть впечатление, что провалы «внешней имперскости» стали основанием для внутреннего объединения в то, что сейчас называется Европейским союзом (в прошлом году я одновременно с У.Р. Мидом назвал его «постимперской империей»).
Однако на востоке европейского континента распад Советского Союза не решил ни одной имперской проблемы. Если в СССР в одном государстве были соединены некое подобие метрополии в виде Центральной России, а также частей Беларуси и Украины; её поселенческие колонии в виде Сибири3 и ряда других территорий, населённых в основном русскими; и, наконец, присоединённые к империи насильственным образом земли, где русские никогда не были большинством (от стран Балтии до Молдовы и от Северного Кавказа до Центральной Азии), то в Российской «Федерации» сохранилась ровно такая же структура, то есть никакой «деколонизации» не произошло. Ситуация, я бы сказал, лишь усугубилась – так как в советском случае существовало государство, открыто отрицавшее свою национальную определённость (Союз Советских Социалистических Республик мог бы находиться даже в Латинской Америке), но состоявшее из национальных республик, а в наше время есть Российская «Федерация», в которой имеются образования, также названные по имени местных народов.
На мой взгляд, уникальность нынешней России состоит в том, что она является единственным субъектом, выделившимся из сложносоставных европейских империй (или имперских федераций) – Австро-Венгрии, СССР или Югославии, – не создав своей национальной идентичности. Можно говорить о том, что становление таких идентичностей в постимперских странах (от Чехословакии образца 1920-х годов до постсоветских государств 1990-х или Косова 2000-х) происходило с элементами дискриминации представителей более крупных/прежних имперских наций (немцев, русских, сербов), но нельзя отрицать того факта, что возрождение национальных языков и формирование национальной культуры было важнейшим элементом государственного строительства.
В России титульная нация, русские, фактически изначально оказалась в очень сложном положении, так как она осталась той же самой имперской нацией, какой была в Российской империи и Советском Союзе. Более того, если в той же царской империи понятие «русский» вовсе не носило негативной коннотации («русскими» становились люди с татарскими, грузинскими, немецкими и еврейскими корнями, принимая в случае необходимости православие, меняя имена и переходя на военную или гражданскую службу к русскому царю) и относилось к большинству населения, то в последние десятилетия «русскость» стала рассматриваться прежде всего как этническая характеристика, а граждане, которые выдвигали идеи русского национального государства – как неонацисты. Для обозначения всех граждан страны, которые во времена империи разделялись на «россов» и «инородцев», изобрели специальный термин «россияне».
Я не буду отрицать, что среди русских националистов попадались и те, кто придерживался ультраправых и ксенофобских взглядов – но следует заметить, что многие из тех, кто отстаивал идею русского национального государства, с 2014 г. оказались в украинских окопах и до сих пор составляют основу русских добровольческих подразделений, воюющих на стороне Киева против путинской агрессии. Это произошло потому, что Кремль ещё в начале 2000-х годов осознал, что под лозунгами русского национализма его имперские эксперименты проводиться не могут: с одной стороны, русский националист стремится не к новому завоеванию Кавказа или Центральной Азии, а к максимальному дистанцированию от чуждых этнических общностей; с другой, формирование русского национального государства означало бы дальнейшую дефрагментацию Российской Федерации, единство которой столь ценил В. Путин. Именно поэтому российские националисты испытали на себе мощь путинской репрессивной машины уже в 2000-е годы, когда либералы и иноагенты наших дней чувствовали себя вполне уверенно и активно сотрудничали с Кремлём.
Когда же «русский мир» стал восприниматься исключительно как культурный/религиозный и ценностный феномен, В. Путин объявил себя «правильным» русским националистом – но ради целей, которые не имели ничего общего с защитой интересов русского народа. С одной стороны, он, действуя в интересах создаваемого им «коммерческого государства», открыл российские границы для миллионов мигрантов из мусульманских республик (сейчас их живёт в России не менее 10% населения, а в 2020 г. 140-миллионная Российская Федерация выдала мигрантам больше своих паспортов, чем 330-миллионные Соединённые Штаты), которые составляют сегодня значительную часть населения крупных городов (при этом соратники В. Путина не скрывали и не скрывают того, что переселение будет продолжаться, так как иного способа решения «демографической проблемы» они не видят). С другой стороны, устранив этнический национализм, В. Путин стал укреплять национализм имперский, зовущий Россию к захвату якобы принадлежащих её земель (в то время как русские националисты выступали как раз за «собирание народа», а не территорий, полагая что их-то у России более чем достаточно), и довёл ситуацию до войны с Украиной, народ которой он сам называл «единым» с русским народом; при этом за «русский мир» на фронте сегодня умирают и дагестанцы, и тувинцы, и буряты, которых режим довёл до нищеты и успешно вербует в свою наёмную армию.
Мне кажется, что в начале 1990-х годов у русского народа был шанс построить своё национальное государство, но он был отобран его собственным правительством, заинтересованным в сохранении империи. В стране, где более 80% составляли этнические русские, не могло случиться территориального распада не по национальному признаку – поэтому огромные земли от Пскова до Владивостока всё равно остались бы единой страной. От неё могли отделиться республики Северного Кавказа (что лично я бы считал большим благом), а также некоторые периферийные территории типа той же Тывы (до 1940 г. остававшейся независимой) или Бурятии. Остальные «национальные» республики – от Якутии до Татарстана и Чувашии – находятся внутри территории, преимущественно населённой русскими, и потому имеют мало шансов на полную независимость, за исключением случаев, если бы в этом были заинтересованы как в Москве, так и в региональных столицах. Вариант, при котором Русская конфедерация соседствовала с несколькими независимыми национальными государствами, был бы идеален: он требовал от Москвы многочисленных компромиссов в отношениях как с отделившимися территориями, так и с теми, которые остались в единой стране, но требовали культурной и языковой автономии. Этот диалог цивилизовал бы все стороны, в то время как восстановление имперского начала во внутрироссийской политике (идущее ещё с того момента, как в 1993 г. Федеративный договор перестал быть таковым, будучи «зашит» в новую Конституцию) лишь ожесточает все стороны – и центр, и регионы.
Национализм во многом создал современные европейские государства – и позволил на определённом этапе начать их интеграцию, так как все участники Европейского союза понимают свои национальные интересы, но в то же время умеют идти на компромисс и ощущают степень своей взаимозависимости. На постсоветском пространстве в результате специфической «национальной политики» большевиков идеи национальных государств зачастую не смогли реализоваться мирно и безболезненно. Это касается и Закавказья с территориальным конфликтом Азербайджана и Армении, и Молдовы, где возникло непризнанное Приднестровье, и многих других стран. Показателен пример Грузии, в которой на момент распада СССР имелось три автономии, с двумя из которых правительство в Тбилиси практически немедленно вступило в вооружённый конфликт. Все эти проблемы, на мой взгляд, определяются тем, что территории для имперских государств важнее национальной идентичности. В результате этнический национализм сменяется государственным и превращается в инструмент имперской политики.
Возвращаясь к России, я бы сказал, что истоки как её собственной трагедии, так и несчастий, которые она принесла своим соседям, кроются в том, что никто не воспрепятствовал имперцу и фашисту В. Путину монополизировать тему «русскости» и представить себя «русским националистом». Русские националисты не проявили себя серьёзным противником, а либералы не встали на их сторону, проповедуя идеи космополитизма и общечеловеческих ценностей. Сегодня же сама идея «Русского мира» настолько слилась с путинским реваншизмом, что любая попытка реабилитировать русское национальное движение обречена на провал. В результате Путин, который за последние десятилетия обрёк на смерть и эмиграцию миллионы русских людей и заложил неразрешимые проблемы для будущей России, превратив её в самое насыщенное культурно чуждыми мигрантами общество в мире, считается защитником русского народа от пресловутого «Запада» и доказывает населению, что исламских террористов нанимает и финансирует Украина и её европейские союзники – а российская оппозиция и слова не может сказать в защиту прав и интересов русского населения, так как немедленно окажется в немилости у Европы, куда она почти в полном составе релоцировалась. Но мне всё больше кажется, не превратившись в национальное государство русского народа и не установив цивилизованные отношения с другими народами, ныне населяющими Российскую «Федерацию», Россия не станет безопасной для своих соседей и не найдёт своего места в мире XXI века.