На момент начала войны в Мариуполе жили около полумиллиона человек – это десятый по величине город Украины. На протяжении трех месяцев он держал оборону, в начале марта фактически оказался в блокаде. Сегодня он оккупирован российскими войсками. Они занимают квартиры и дома жителей. Тех, кто остался. Тех, кто уехал – возможно, навсегда. Сотни тысяч мариупольцев покинули и продолжают покидать родной город. Около 100 тысяч остаются, свыше 20 тысяч погибли за время осады. Тела горожан устилают улицы, парки, площади и больницы.
"Никто не знает и никто не считал, сколько в Мариуполе погибших. Сейчас это просто невозможно. Говорили о 22 тысячах человек, а сколько людей остается под завалами?.. В подвалах, в разрушенных домах? В городе гуманитарная катастрофа – властей нет, мэр покинул город в первые дни войны, а сейчас – оккупация", – говорит беженка Юлия. Сегодня она вместе с детьми, мамой и бабушкой временно осела в литовском Шилуте.
Ей 32 года. Она покинула город вместе с семьей в середине марта. Выезжали под обстрелами – на собственной машине. Через российские блокпосты, оккупированные Бердянск, Токмак и Васильевку – в Запорожье, а затем в Тернополь. С 50-летней матерью, 78-летней бабушкой, 25-летней младшей сестрой и грудным младенцем. Четыре поколения семьи мариупольцев, жизнь которых прервала война. Никита родился 2 марта – в том самом роддоме. В мариупольской больнице №3, на которую 9 марта захватчики сбросили несколько бомб. По счастливой случайности Юлии и ее малыша в здании уже не было. Она почему-то чувствовала, что оставаться там небезопасно, поэтому предпочла послеродовому отделению подвал в доме подруги неподалеку. Тем более что в больнице ни света, ни воды, ни отопления на тот момент уже не было.
12-летнюю дочку нашей героини Аурику вывезли из Мариуполя раньше. Отец Юлии остался в Мариуполе – не захотел покидать родной город – "следит за объектами". До войны ее семья занималась предпринимательством – держала несколько продуктовых магазинов. Муж Юлии – офицер Вооруженных сил Украины.
По словам наших героев, Мариуполь бросили. По крайней мере, такое впечатление складывается у многих. Беженцы скептически настроены и к бежавшему мэру Бойченко, и к советнику главы Офиса президента Арестовичу, и к другим, как они их называют, "героям экранов", вещающих из телевизора и YouTube каналов. Они благодарны лишь военным – защитникам, которые в условиях постоянных обстрелов, бомбежек, уличных боев и блокады, продолжали оказывать людям помощь.
"Бойченко был хорошим хозяйственником, но сбежал, как крыса. Ему даже не хватило смелости объявить людям, чтобы те спасались. Нам рассказывали, что Мариуполь готов к боевым действиям. Мэр выпускал видео и говорил: я с вами, я в городе, а на самом деле все это оказалось фикцией. Верхушку города вывезли в первые дни. Задним числом он объяснил это тем, что, мол, таким образом хотел сохранить нам, мариупольцам, жизнь. Даже не знаю, кого сейчас люди ненавидят больше – Бойченко или Путина. Путин – враг, а Бойченко – свой. От этого и больнее", – сетует Ирина, мама нашей героини.
"Эмоция, которая лучшего все описывает наши чувства – это звенящее отчаяние. Что нам делать дальше? Как нам жить? Куда и когда возвращаться? Если у беженцев и переселенцев из других городов есть какая-то надежда и осознание, что они могут вернуться, мы знаем, что в российский Мариуполь мы не вернемся. Вернемся лишь в том случае, если он будет украинским, но нет никаких гарантий, что это случится", – вздыхает собеседница.
А завтра была война
"В ночь с 23 на 24 февраля нам в домофон стал звонить какой-то пьяный мужик, поэтому я проснулась около 3 ночи и уже не спала. В 4 часа утра я услышала взрывы, а за 5-7 минут до их начала кто-то запустил большой салют. Может, это кто-то радовался приходу „освободителей“. Может, это был какой-то сигнал, а может, просто совпадение. Когда я проснулась, открыла городские телеграм-чаты – люди из разных районов тоже писали о громких взрывах. Чуть позже поняла, что это происходит не только в Мариуполе – мне стали писать друзья из Днепра, Харькова. У них тоже началось, но до этого – могу сказать за себя – никто всерьез не думал, что начнутся военные действия", – рассказывает героиня.
Обстрелы становились все интенсивнее, но в центре города, где жила наша семья, в отличие от микрорайона Восточный на левом берегу, ситуация была относительно спокойная. Вместе с семьей Юлия решила проехаться по городу, чтобы понять, где находятся ближайшие бомбоубежища.
"Оказалось, что бомбоубежищ в городе у нас нет. Есть подвалы. Но у нас в доме, например, он был закрыт, поэтому мы пошли к соседям, но они сказали, что он лишь для жителей этого дома. В первые дни войны мы просто ночевали в коридоре – между стен. Когда обстрелы участились, мы приняли решение, что дочку передадим подруге – она покидала город. Это было 28 февраля", – вспоминает Юлия.
"Сначала мы приехали в Пологи (небольшой город в Запорожской области – Прим.), но там уже не было ни воды, ни электричества. Всю ночь по городу шли танки – мы остановились на одну ночь у знакомого. Утром решили уезжать. Вскоре после этого позвонил тот самый знакомый, который принял нас на ночлег, и сказал, что дом, где мы были, только что расстреляли – там больше ничего нет", – говорит ее 12-летняя дочка Аурика.
Вместе с подругой матери девочка проехала всю Украину. В конце концов они решили выехать за границу и добрались до Британских островов. С матерью, бабушкой, прабабушкой, тетей и братом она встретилась уже в Литве.
Несмотря на то, что девочка воочию видела обстрелы, взрывы, движение боевой техники, десятки солдат и колонны обреченных беженцев, она рассказывает обо всем спокойно. Маленькая, светловолосая, бойкая, вдумчивая – Аурика очень заботится о маме и младшем братике Никите. Ее речь и поступки нельзя назвать детскими, она – взрослая. Правда, глаза Аурики немного потухшие – будто на них накинули тонкую серую вуаль, которая скрывает боль и невыплаканные слезы.
"На войне дети взрослеют быстро", – вздыхает ее бабушка Ирина. Красивая женщина в черном пиджаке и серо-розовой блузке. Именно она вывозила оставшихся вместе с ней дочек, грудничка Никиту и свою 78-летнюю мать на машине из Мариуполя в середине марта, когда город уже был взят в кольцо.
"Самое смешное, что у меня всего год стажа... До этого я даже в город-то боялась выезжать, но жизнь распорядилась по-своему. В итоге на машине я как водитель проехала всю Украину, Польшу и добралась до Литвы. По счастливой случайности с нашим автомобилем в Мариуполе ничего не случилось. Мы предусмотрительно – до начала военных действий – заправили полный бак", – говорит она.
Сын полка
Папа Никиты воюет за Украину, поэтому его прозвали сыном полка. Юлия отказалась покинуть Мариуполь вместе с дочкой, она была на девятом месяце беременности – боялась, что родит в дороге.
"Даже когда началась война, мы не думали, что они не оставят от города живого места. Не могли представить себе, что жилые кварталы и микрорайоны, больницы, школы, простые дома-многоэтажки будут бомбить ракетами и с самолетов. Думали, что ограничатся пригородами – сначала они обстреливали Мариуполь со стороны Новоазовска из „Градов“, а эти ракеты до центра и западных районов не долетают", – говорит Юля.
С каждым днем ситуация становилась хуже. Большую часть времени семья проводила в подвале – в соседнем доме, где жила подруга нашей героини. Воду и еду добывали, как могли. Иногда продукты привозили волонтеры, иногда сотрудники полиции, военные. Магазины не работали. Позже людям пришлось вскрывать их самостоятельно, чтобы просто не умереть от голода. Поскольку руководство решило покинуть столицу области почти сразу, оставшимся чиновникам и коммунальщикам раздавали команды нерегулярно – не было нормальной связи. Из-за этого быстро воцарился хаос. Это резко контрастирует с тем, например, как ведут себя, например, власти Харькова и Запорожья.
"Многие, возможно, хотели бы и могли выехать из Мариуполя раньше, но в городе просто не было ни бензина, ни солярки", – говорит Ирина.
Вскоре у Юли начались схватки.
"Я пошла в больницу – в то самое родильное отделение больницы № 3. Это был последний роддом в городе, который работал. Повезло, что он стоит, точнее, стоял через дорогу от нашего временного укрытия. Но в этот момент в больнице уже не было ни воды, ни света, ни отопления. На фоне сильных обстрелов, когда россияне уже вовсю бомбили по центру, у меня из-за потрясений и стресса прекратилась родовая деятельность. Лечащий врач сказал, что пока в генераторе есть бензин, будем делать срочное кесарево".
Никитка появился на свет 2 марта. В этот же день пропала связь.
"Но ночью мне все же удалось дозвониться до мужа и сказать, что он стал папой. Я пробовала звонить постоянно и в один момент удалось… Мы поговорили буквально 10-15 минут", – повествует Юлия.
Муж в армии уже четыре года. Где он точно находится, семья сказать не может, но знает, что его штурмовая бригада сейчас "где-то недалеко от Мариуполя".
"Когда я родила, меня не отпускало чувство тревоги. В больнице были большие стекла. В случае взрывной волны они бы полетели на детей, ты даже не успел бы отскочить. На вторые сутки после операции снаряд упал недалеко от роддома, я подскочила от страха, схватила ребенка и пошла к заведующему отделением. Сказала, что хочу уйти. Заведующий – героический человек. Фактически с начала войны он не покидал больницу – ночевал там же. Несмотря на то, что уже не было ни еды, ни газа, ему каким-то образом удавалось доставать нам еду. Он проводил осмотры по расписанию, был готов поддержать и ободрить каждую роженицу… В этот же день, кстати, обстреляли больницу № 17. Раненых стали свозить к нам. Начался кавардак – дети в коме, пострадавшие, машины скорой, полиция… Желание уйти лишь укрепилось".
4 марта Юлия роддом покинула. 9 марта российский летчик сбросил на него бомбу. Кадры и новости о разрушенной больнице облетели весь мир. В результате атаки погибло пять человек и как минимум 17 получили ранения. Официальный представитель Минобороны РФ Игорь Конашенков заявил, что это "информационная провокация" и что, мол, "больница № 3 прекратила свою штатную работу еще в конце февраля", "весь персонал и пациенты разогнаны националистами", а «здание больницы из-за выгодного тактического расположения близко к центру города переоборудовано в опорный пункт нацбатальона „Азов“".
Наша героиня – живой свидетель, что заявления российского генерала – неправда.
Вместе с мамой, бабушкой и другими многочисленными соседями младенец Никита практически постоянно находился в подвале. Лишь изредка его выносили "погулять" – на поверхность, где он спал на руках и нюхал воздух, пропахший порохом. Днем температура не превышала 8-9 градусов, ночью был минус и очень сыро. Приходилось укутываться во все, что есть. За несколько минут до обстрелов малыш начинал истошно плакать, будто бы предупреждал – чувствовал. Когда слышали гул бомбардировщиков и шипение истребителей, они прятались, вжимались в диван, в стены, в пол, закрывали головы подушками. Позже на дом, где укрывалась семья Юлии, тоже упал снаряд – не осталось крыши.
"Одно из самых страшных впечатлений – рев самолетов перед авиаударами. Это какое-то невообразимое чувство ужаса, я даже не смогу вам описать его. После этого небо над Мариуполем становилось каким-то багряно-черным. Нам вообще редко удавалось увидеть солнце – из-за постоянных взрывов и пожаров небо над городом плотно заволокло черной дымкой. Весна выдалась на редкость холодной, но мы считаем это везением. Благодаря снегу у нас была вода", – делится страшными воспоминаниями собеседница.
По словам Ирины, враг бомбил город последовательно – по разным микрорайонам. Военных объектов в Мариуполе нет. По дому, где жила Юлия, били не один раз.
"Лишь когда мы выехали из города, в первый раз за долгие дни увидели голубое небо", – вздыхает героиня.
Дорога жизни
После того, как в дом, где укрывалась Юля, прилетел снаряд и он начал гореть, семья решила, что ждать больше нельзя – нужно выбираться любой ценой.
"На тот момент у меня уже пропало грудное молоко. Хотя дом уже горел, я выскочила из подвала и быстро поднялась в квартиру подруги, чтобы взять смеси и памперсы, какую-то одежду".
"Каким-то чудом наша машина была цела, хотя по центру в это время сильно стреляли. Мы собрались с соседями, у которых тоже оставались автомобили, решив скооперироваться. Нам казалось, что так выезжать безопаснее. Сформировали колонну из 5-6 машин, стали прорываться. Думали, что лучше умереть в дороге, чем погибнуть под завалами… 15 марта выехали в направлении Запорожья. Оказывается, в этот же день был открыт „зеленый коридор“, но мы этого не знали, так как связи не было. Получилось, что повезло", – грустно улыбается Ирина.
"Выезжали из города два часа, так как была большая колонна. Ехали через Приморский район, где уже не было таких страшных обстрелов. Люди, живущие там, смотрели на нас, испуганных и отчаянных, даже с каким-то удивлением. Поскольку там частный сектор, у многих были свои колодцы, газовые баллоны, у них не было проблем с водой – им было легче. Когда над нами пролетали самолеты, мы инстинктивно вжимались в кресла и начинали молиться, а они смотрели на это достаточно спокойно. В отличие от них, мы точно знали, что когда летит самолет, на нас обязательно что-то сбросят, отсюда и страх".
Первой точкой стал оккупированный Бердянск, до которого семья добиралась больше семи часов, несмотря на то, что расстояние между ним и Мариуполем всего 80 километров. В город въехали уже после комендантского часа.
"В отличие от Мариуполя, там была относительно спокойная жизнь. Работали магазины, супермаркеты. Мы пытались найти отель или какое-то жилье – все было занято. Однако нашу колонну встретили местные жители – они забрали нас, беженцев, к себе в дома. В Бердянске мы провели ночь, а на следующий день отправились в Запорожье".
Связь постоянно прерывалась. Позже выяснилось, что 16 марта одну из автоколонн с беженцами в Запорожской области обстреляли – незадолго до выезда семьи Юли.
"За все время мы прошли около 40 блокпостов. На одном из них нас держали больше часа. В каком-то смысле очень повезло, что я была с грудным ребенком на руках – меньше досматривали и допрашивали", – говорит Юлия.
Российские военные, которые встретились на пути нашим героям, выглядели очень плохо. Они были похожи на людей из глубинки.
"Молодых не видели. Мужики лет 40, которые выглядели старше, как пропитые алкаши. У многих нет передних зубов. Не люди, а какие-то животные. Могут улыбаться, а потом пустить пулю в спину. Молодых мы видели лишь один раз неподалеку от Бердянска. Там же стояли и чеченцы, блокпост которых вскоре расстреляли. Это было под Токмаком. Мы стали невольными свидетелями – из-за этого нашу колонну остановили в поле, выстроили и держали под автоматами".
В Запорожье наши герои провели два дня. Там тоже звучала воздушная тревога, но, в отличие от местных, мариупольцев это не пугало. Позже они направились в Западную Украину, затем к границе, а дальше – в Литву.
Как выживает Мариуполь
По подсчетам Мариупольского горсовета, в городе сейчас живут около 100 тысяч человек. Выехать на подконтрольную Украине территорию для многих невозможно: российские военные их не выпускают. Оккупационные власти пытаются устанавливать свои порядки в Мариуполе: отправляют людей на разбор завалов, возобновляют учебу в школах, открывают магазины. Но на улицах до сих пор остаются тела погибших.
"Когда мы уже были в Тернополе, мне позвонил мой знакомый – работник налоговой, с которым мы общались в мирное время, – говорит Ирина. – Он выбрался из Мариуполя в самом конце марта, рассказывал нам ужасы. Его дом полностью разрушен – на него сбросили вакуумные бомбы. Говорит, что из-за авиаудара погибло не меньше 500 человек. Позже они прятались в другом доме в районе Новоселовки. Когда пришли оккупанты, его жену били головой об землю, требуя документы на дом, хотя они не хозяева. Их забрали в местное РУВД – пытали. Потом его заставили рыть могилы, он похоронил какую-то семью… На улицах города очень много трупов, мы видели их своими глазами, когда уезжали на машине", – с отчаянием говорит Ирина.
"Подруга, которая оставалась в городе до начала апреля, рассказала, что когда к ним начали приходить русские [военные], они забрали все ключи от квартир и вынесли оттуда все, что можно. В нашем доме выгорело два подъезда, но он еще стоит. Знаем, что на первых этажах живут русские военные. Все квартиры с первого по седьмой этаж вскрыты. То же и в соседних домах. Как они там живут? Ходят в туалет прямо там, где спят. Унитазы тоже выносят. Может, они их никогда не видели, не знаю… Об этом нам говорят те, кто остается там, соседи. Поскольку сейчас в Мариуполе запустили донецкую станцию связи „Феникс“, с родными и знакомыми можно связаться", – рассказывает Юля.
"Недавно мы общались со знакомой, которая осталась – до войны она была начальницей паспортного стола. Говорит, что новые власти приглашают на работу. Зарплата – шестилитровая поклажка питьевой воды и пачка сигарет. Спрашиваю: это в день? Она говорит: нет, это в месяц. Зато сейчас по городу запустили машины с экранами и вещают с них пропаганду. Многие люди уже ни во что и ни в кого не верят. Они боятся выехать на территорию Украины – их запугивают. Скажу больше: несмотря на то, что город фактически уничтожили, среди мариупольцев, в том числе и наших знакомых, остаются те, кто симпатизирует России, не доверяет сообщениям украинских СМИ", – говорит Ирина.
"Бывает и так, что некоторые – те, кто были за Украину до войны, сейчас стали за Россию из-за чувства какого-то страшного отчаяния. Они потеряли дома, работу, потеряли все, но считают, что все случившееся произошло из-за наших военных, что те прятались среди мирных, поэтому, мол, нас бомбили. Они считают, что нужно было сдать город, как Бердянск или Херсон, чтобы не допустить его уничтожения. Такого мнения, например, придерживается моя подруга. У людей страшный шок, тяжелое потрясение, обреченность. Многие просто растеряны и напуганы, они не видят никакого будущего", – сделала откровенное признание героиня.
Семья поддерживает связь с другими беженцами из Мариуполя. По их словам, даже несмотря на то, что положение кажется безнадежным, мариупольцы верят, что в город удастся вернуться, что он вновь станет украинским.
"Если раньше многие горожане мечтали о жизеи в Европе, то сейчас у тех десятков тысяч людей, которые потеряли дом и оказались в ЕС, лишь одно желание – вернуться домой. Все готовы к субботникам – мести, убирать завалы, латать, строить. Я готова все отдать, чтобы вернуться, чтобы вернуть прежнюю жизнь. Город мы восстановим и отстроим. Главное, чтобы оттуда убрался оккупант", – с отчаянием говорит 25-летняя Лилия.
Обожженные войной
Сегодня наши герои привыкают к мирной жизни в тихом Шилуте. Здесь их разместили в частном доме «у знакомого знакомых», так как ни в Вильнюсе, ни в Клайпеде свободного жилья почти нет. Что делать дальше, пока не знают. Подумывают о переезде в Германию – там больше возможностей найти работу. Несмотря на то, что о пережитых злоключениях, семья рассказывает спокойно, видно, что война наложила на них отпечаток. Они говорят, что не только европейцы, но и большая часть жителей Украины не совсем понимают и до конца не осознают, что такое война – война, с которой столкнулся Мариуполь.
"Мы говорим это не потому, что хотим кого-то обидеть, просто это действительно так. У жителей условного Тернополя и Львова совсем другой опыт, совсем иной страх, совсем иные чувства. Мы выехали из города 15 марта, и нам было страшно, а что переживают те, кто покинул Мариуполь позже, что переживают те, кто там остался, даже думать не хочется. Точно также у жителей Ирпеня и Бучи совсем другой опыт – он несоизмерим с тем, как войну переживают условные Полтава или Хмельницкий и даже Мариуполь. Больше всего мы боимся, чтобы то, что произошло в Буче, не повторилось в Мариуполе. Мы все знаем, что такое война, мы все с ней столкнулись, но вместе с этим никто не знает, что это такое. Это личная война каждого и у каждого она своя", – говорит Юлия.
По ее словам, эмоции жителей Мариуполя хорошо отражают слова Надежды Сухоруковой – подруги их семьи, заслуженной журналистки Украины, с которой они вместе жили в подвале. Сейчас она осела в Клайпеде – работает, публикует записки. Ее документальными рассказами, которые чудом сохранились в телефоне, сейчас зачитываются тысячи людей по всему миру. Их называют "Мариупольским дневником".
"Мы другие. Мы отличаемся. Даже от других украинцев из неоккупированных городов. Психологи говорят ПТСР. Убеждают, с этим можно справиться. Пока, ни у кого не получается. Тот, кто выбрался из Марика – грезит этим городом, болеет им, тоскует по нему. Пишет посты, выкладывает фотографии, ковыряет раны палкой. Это очень больно. Больнее, чем сидеть в подвале.
Тогда мы знали, что нужно выжить. Любой ценой. Или умереть, но только сразу. Без ранений, болезней и попадания под завалы. Мы молились об избавлении или счастливой смерти. Или – или. Чтобы прямое попадание. Или многотонная бомба, насквозь с девятого по первый этажи. Без мук. На муки нет сил и отваги. Когда ты кричишь от боли – тебя боятся и перестают любить. Не знают, как помочь. Хотят, чтобы замолчал.
Мы другие. Наша планета – Мариуполь. Мертвый город у Азовского моря. Вчера, здесь, в Литве, я обрадовалась, когда услышала от волонтера украинский язык. Я спросила откуда она? Волонтёр ответила: „Я из Киева. Я, как и вы”. Меня передернуло. Психологи правы – ПТСР. "Нет, не как и я. Я из Мариуполя". Она все поняла. Спросила „Давно?“ Я не смогла ответить. У меня не хватило воздуха. Другая женщина литовка спросила: „Было страшно?“ Я кивнула.
Как я могу объяснить ей степень страха? Ужас потерь, тоску по раздолбанному вдребезги городу: по мертвым девятиэтажкам, по убитым близким, по холодному мрачному подвалу, в котором рядом со мной были мои маленькие племянники? Как это можно рассказать за пять минут?
Как объяснить, что мы – мариупольцы – другие. Мы хотим обратно в город, которого больше нет. Разве это может понять – не мариуполец?
У нас навсегда отобрали счастье. Я жду стадию принятия. Один хороший человек сказал, что она будет. Я обязательно приму все, что у меня отняли. Я смирюсь и не стану пробивать головой стену и звать на помощь Бога, когда ненависть зашкаливает и хочется отомстить. Вернуться в город и отомстить тем, кто нас убивал. Тем, кто не давал шансов, кто жал на гашетку в самолете, кто наезжал танком на наши живые души".
