— Я оттолкнулся от реальной истории, случившейся в ХVII столетии, — рассказывает Роман Виктюк. — Английский корабль, получив пробоину, шел ко дну, и тогда капитан попросил моряков сыграть "Ромео и Джульетту". К финалу спектакля зрители вместе с героями Шекспира переступили черту между жизнью и смертью. Вот так это надо играть!
— Что вы вообще думаете о том, что же такое на самом деле театр — храм, творческая лаборатория или бизнес?
— Театр должен быть храмом. Но цивилизация сделала так, что массовая публика (чтобы не употреблять пафосного слова "народ") требует развлечений, хочет слушать примитивные ритмы бубна, а не высокую классику. Билеты в театр теперь стали дорогими ввиду появления плебса совершенно нового сорта. Этот плебс богат денежно, но беден духовно. Он может себе позволить после сытного богатого ужина прийти в театр на полтора-два часа — больше они не выдерживают — и стимулировать процесс пищеварения концертом или развлекательным зрелищем. Серьезные, философские проблемы этих людей не интересуют. Поэтому сейчас в искусстве ситуация трагическая, оно полностью зависит от потребностей плебса.
— Чувствуете себя порабощенным этим плебсом?
— К счастью, мы можем себе позволить играть только для тех, кому это нужно. Эта привилегия дается не так легко. Ведь есть и другая часть публики, которую я называю "эмоциональным меньшинством". Эти люди — а среди них 70 процентов молодежи — по нескольку месяцев откладывают деньги, чтобы прийти раз в год на спектакль.
— Приступая к постановке, вы четко знаете, на какую публику рассчитан будущий спектакль?
— А как же, иначе и быть не может. Я считаю, что нынешнее время требует, чтобы в спектакле было несколько содержательных пластов. Одна часть публики следит только за сюжетом, другая — за формой, за эстетикой. Должно быть как бы несколько этажей: сугубо сюжетный, этический, эстетический. Должна быть блестящая, словно дорогая конфета, форма, под этой блестящей бумажкой — вкусные "карамель", "шоколад" и тому подобное. А уже внутри этой привлекательной конфеты — яд, который нам нужен.
Известно, что ядом при точном дозировании можно лечить много разных болезней. Приходящие в театр для развлечения "денежные тузы" обращают внимание прежде всего на поверхность этой "конфеты", ради нее они и смотрят спектакль. Они держат в руках эту золотую бумажку, которая шуршит, напоминая им доллары, и радуются. А тем временем, как это бывает в кино благодаря знаменитому двадцать пятому кадру, который вводит в подсознание ту или иную информацию, мы даем зрителю то содержание, ради которого и создавали эту "конфету". В конце спектакля у зрителя должен быть эмоциональный стресс. А уже потом, через какое-то время, он начнет раскручивать ту мысль, которая глубоко засела в голове. Когда это происходит, публика долго не отпускает актеров, не понимая, что она аплодирует себе — тем внутренним изменениям, которые в ней происходят.
— В свое время многие московские театры хотели видеть вас своим руководителем, но вы отвергли все эти предложения. Что вас не устраивало?
— Там меня поработили бы. А так я — "кошка, которая гуляет сама по себе". Я отказался от всех предложений, и мне позволили создать свой частный театр с определенными государственными вливаниями. Я совмещал две системы — мне позволили этот эксперимент. У нас дотация только на помещение. Все остальное зарабатываем сами и тратим эти деньги на будущие постановки, на рекламу, на гонорары. У актеров зарплата плюс премия за каждый спектакль. Например, Алиса Фрейндлих, когда играет у нас, получает сумму, которую у себя в театре в Петербурге может получить, наверное, за полгода работы. Конечно, не у всех такие большие гонорары — только у звезд.
— Есть ли у вашего театра какие-то другие источники прибыли?
— Зачем нам это нужно? У нас на год все расписано. И гастролируем мы и в Америке, и в Европе, и в Израиле.
— Сейчас вы, конечно, не бедствуете, как во времена молодости...
— Прекрасно помню ту пору. У меня не было прописки в Москве, и пока меня не поселили в общежитии Театра имени Моссовета, я был совершенно бесправным человеком. Это при том, что я уже ставил спектакли во МХАТе, благодаря чему мог выжить, получая огромные по тем временам гонорары. В ресторане ВТО на 50—60 копеек можно было съесть первое. На второе денег уже иногда не хватало.
— Интересно, на что вы потратили свой мхатовский гонорар?
— Разменял его на купюры по три и пять рублей (их было ужасно много!), приехал с этими деньгами на Украину, во Львов, собрал всех своих родственников и начал из портфельчика выбрасывать эти бумажки вверх. Я их бросал, бросал, и на мою родню будто сыпалась манна небесная. Сестры пытались посчитать, сколько же здесь денег, а мама, даже не глядя, какие это купюры, сказала: "Девочки, он украл!"
— Правда ли, что московская квартира, в которой вы сегодня живете, когда-то принадлежала опальному сыну Иосифа Сталина Василию?
— Я никогда не надеялся, что получу такую квартиру. До этого у меня была комната в трехкомнатной коммуналке. Актер Михаил Ульянов ходил к Лужкову со списком претендентов на жилье, и Лужков ему с порога, даже не слушая фамилий, ответил, что в этом доме генералов и маршалов режиссеру квартиру получить нельзя. А Ульянов говорит: "Ну, хотя бы дайте назвать фамилию того, за кого мы просим!" И Лужков согласился: "Ему — можно". После чего сразу все, в том числе и Геннадий Хазанов, и Ефим Шифрин стали меня убеждать, что квартиру нужно немедленно приватизировать. Я знаком с Анатолием Чубайсом, поэтому спросил его, нужно ли это делать. Он сказал: "Очень нужно". Я оформил приватизацию, а потом потерял эти бумаги. Но это уже другая история. Поэтому теперь живу по соседству с такими людьми, которых просто боюсь. Вокруг дома какие-то шлагбаумы, камеры, охрана, дорогие машины... Мне до сих пор кажется, что все это неправда и все это закончится.
— А ваша машина там, рядом с другими?
— Нет у меня никакой машины, если бы я на ней ездил в театр, то добирался бы полтора часа. А на метро еду десять минут. Журналисты не могли поверить в это, ездили за мной, фотографировали на эскалаторе, в вагоне, я потом видел эти снимки в газетах. Бывает, люди меня узнают, кто-то здоровается, кто-то автограф просит и спрашивает, где моя охрана. Я одно им говорю: "Украдите меня!" Никто не крадет. Не дай Бог!
— Значит, богатым человеком вас назвать нельзя?
— Я богат душой. У меня есть те книги, которые я всегда хотел иметь. А еще важнее для меня всегда были пластинки и компакт-диски, чтобы, когда приснится какая-то мелодия, я мог соскочить с кровати и на высококачественной аппаратуре ее послушать. Сейчас у меня отдельная комната полностью отведена под музыку. Журналисты, которых я пустил в эту комнату (в другие комнаты их теперь не пускаю — после того, как они расписали, дескать, у меня дорогой антиквариат, картины, мебель, и мне должны завидовать богачи), были поражены количеством пластинок и качеством аппаратуры. Вот это и есть мое самое главное богатство. Со всего мира я привожу музыку, я заказываю в самых известных студиях все новое, что только появляется.
— Кроме музыки и книг, вы еще коллекционируете пиджаки. Одеваетесь haute couture?
— А как же! Во-первых, я был знаком с Джанни Версаче. Мы даже договаривались, что он будет делать костюмы к моему спектаклю "Саломея". Я для лос-анджелесской газеты даже написал статью о нем, в которой провел параллели между ним, Жаном Жене и Оскаром Уайльдом. Ему статья ужасно понравилась, и он передал мне в подарок перстень с Горгоной. А одеваюсь я в Италии. Когда ставлю в Риме или Неаполе, прихожу на все главные модные показы. И когда меня приглашают на оптовые склады, то там могу выбрать то, что мне нравится. Однажды в Париже я познакомился с главным сегодняшним кутюрье мира Ямамотой. Разумеется, у меня есть одежда и от него.
— Я слышал, что вы одеваете не только себя, но и своих актеров. Стоите на том, что человек должен жертвовать?
- По этому случаю расскажу интересную историю. В киевском Доме актера мне вручали премию Союза театральных деятелей Украины "Триумф". Все получали конверты и сразу их прятали. Вызвали меня, тоже вручили конверт. Я даже не посмотрел, сколько там, подошел к микрофону и сказал: "Эти деньги я отдаю в фонд ветеранов сцены". И передал этот конверт актеру, который сидел в президиуме.
Думал, мои коллеги хоть по нескольку гривен тоже пожертвуют в этот фонд, но только услышал в спину: "У богатых свои причуды". В перерыве подходит ко мне этот актер-функционер и говорит: "Спасибо, камеры сняли, какой вы замечательный человек, я вас поцеловал, поблагодарил, но деньги заберите обратно". И возвращает мне мой конверт. Я спрашиваю: "Зачем вы отдаете?" А он говорит: "Все так делают, показывают свою щедрость на людях, а потом забирают "пожертвование" в свой карман". Когда же я отказался взять эти деньги, он не мог в это поверить, стал объяснять, что там большая сумма. Короче, был очень поражен тем, что я действительно все театральным старикам жертвую. А я был поражен его реакцией. Это, возможно, самое дурное в нашей сегодняшней жизни — все только деньги определяют.